С переворотом 15 июля 1927 г. в Ухане контрреволюция одержала полную победу в Китае. Новая правящая элита (в основном «революционные генералы» из Гоминдана), хотя и занималась борьбой за сферы влияния, была озабочена, главным образом, окончательным подавлением массового движения рабочих и крестьян.

15 сентября 1927 г. Секретариат Объединения профсоюзов Тихоокеанского региона в своем ЦО писал: «Число убитых организаторов рабочего движения (в Китае) увеличивается с каждым днем... Организации рабочих и крестьян могут легально действовать только после «реорганизации», которая проходит следующим образом: сначала организацию разгоняют, а потом на ее развалинах начинают хозяйничать чиновники, назначенные гоминдановскими генералами. Возьмем пример с профорганизацией г. Цзюцзян: сначала офицеры расстреляли всех рабочих лидеров, которых смогли поймать, одновременно армейцами были захвавчены и обысканы профсоюзные помещения, конфисковано имущество и документация профсоюзов. Везде один и тот же сценарий - в Шанхае, Кантоне, Ухане...».

Глубина разгрома измерялась не только потерей физических сил. Массы были обескуражены и дезориентированы тем, что их «вожди» типа Чан Каши или Ван Тинвэя оказались в конце концов их палачами. Деморализация актива движения достигла чудовищного размера. Во второй половине 1927 г. шанхайские рабочие поднимали несколько стачек экономического характера, чтобы попытаться спасти часть своих прежних завоеваний. Эти разрозненные, оборонительные акции не имели успеха. В конце концов, своими варварскими методами победившая контрреволюция добилась своего: массы ушли с политической сцены. Профсоюзы были парализованы, а Союзы крестьян, насчитывавшие некогда в своих рядах 10 и более миллионов членов, были разбиты. Отдельные группы активистов движения с оружием ушли в горы. Началась крестьянская партизанская война.

Городские промышленные пролетарии толпами уходили из Компартии. Если в апреле 1927 г. КПК насчитывала в своих рядах 60 тыс. членов, из которых 53,8% были промышленные рабочие, то спустя год количество промышленных рабочих в партии снизилось до 4%. В партийном документе от 8 ноября 1928 г. по этому поводу отмечалось, что «не осталось ни одной полноценной производственной ячейки». Рабочий класс по-своему наказал партию, приведшую его к столь страшному поражению. Его уход из партии был бы временным явлением в период реакции, если бы партия извлекла необходимые уроки из разгрома. Но КПК никогда так и не поняла, в чем были ее главные ошибки, и рабочие больше не вернулись в ее ряды.

В. И. Ленин в своей работе о революции 1905 г. писал, что «...Революционные партии должны доучиваться. Они учились наступать. Теперь приходится понять, что эту науку необходимо дополнить наукой, как правильнее отступать. Приходится понять, - и революционный класс на своем горьком опыте учится понимать, - что нельзя победить, не научившись правильному наступлению и правильному отступлению. Из всех разбитых оппозиционных и революционных партий большевики отступили в наибольшем порядке, с наименьшем ущербом для их «армии», с наибольшим сохранением ядра ее, с наименьшим (по глубине и неизлечимости) расколами, с наименьшей деморализацией, с наибольшей способностью возобновить работу наиболее широко, правильно и энергично. И достигли этого большевики только потому, что беспощадно разоблачали и выгнали вон революционеров фразы, которые не хотели понять, что надо отступить, что надо уметь отступить, что надо обязательно научиться легально работать в самых реакционных парламентах, в самых реакционных профсоюзах (...) и подобных организациях» (В. И. Ленин. «Избранные сочинения». Девятый том. «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», стр. 215-216).

Причиной поражения революции 1905 г. стала недостаточная мощь русского пролетариата. Китайская же революция была разгромлена из-за ошибок своего руководства. Русские рабочие в 1905 г. знали, кто их враг, а кто друг; китайские рабочие как раз разбились о своего «вождя» в лице Гоминдана. Большевики в момент поражения не боялись называть вещи своими именами и сумели сохранить свое ядро для будущего. КПК отступала не с боями и ясным пониманием сути происходящего, а с победными реляциями, сочиненными в кремлевских кабинетах. Результат налицо: деморализация, дезориентация, паника и истерика в самих верхах партии накануне Уханьского переворота 15 июля 1927 г.

При Ленине большевизм показал образец применения марксизма в живой политической жизни. Марксизм требует от революционеров не только адекватного понимания реальности, но и максимального стремления изменить существующую ситуацию в пользу пролетариата, с учетом имеющихся сил. Этому большевистскому подходу противостоит вульгарный эмпиризм, который всегда плетется в хвосте событий и попадает под «неожиданные» удары то слева, то справа.

В 1917 г. большевики во главе с Лениным и Троцким доказали всему мировому пролетариату, что сознательное революционное руководство способно активно вмешиваться в ход исторических событий, систематизировать и направлять стихийные действия масс на захват власти пролетариатом. Узурпировавшая власть советская бюрократия стала раздавать прямо противоположные указания всем коммунистическим партиям - сидеть между двумя стульями (а если их больше двух, тем лучше), никогда не идти впереди других, а «пережидать, пытаться перехитрить» своих противников. Когда катастрофические последствия этой мещанской мудрости становятся очевидны всем, бюрократы чаще всего впадают в другую крайность - авантюризм, пока не нарываются на новую катастрофу.

В 1917 году большевистская партия во главе с Лениным и Троцким сумела предотвратить губительные последствия скатывания в меньшевизм части своего руководства в лице Зиновьева, Каменева, Калинина, Рыкова, Сталина. Времена изменились, да и Ленина давно уже нет в живых... После Уханьского переворота Сталин так комментировал ситуацию: «ЦИТАТА».

Сталин упустил из виду только, что, когда момент «политического банкротства» Гоминдана, наконец, наступает, массы уже до такой степени ослаблены, что теряют не столько иллюзии в отношении Гоминдана, сколько собственные головы. Им, откровенно говоря, уже до лампочки, что «коммунисты-то на самом деле все понимали и предвидели».

В самый разгар «банкротства Гоминдана», «американский красавчик» Бородин, этот специалист высшего класса по «единому фронту», преспокойно ехал домой. Для него все кончилось. Позади грандиозное крушение Китайской революции, которому он способствовал самым активным образом в качестве одного из главных эмиссаров Коммунистического Интернационала в Китае.

Уроки революции и контрреволюции в Китае таковы:

1). буржуазия колониальных и полуколониальных стран по своей сути насквозь реакционна;

2). победоносная национальная революция в этих странах обязательно сопровождается аграрной революцией;

3). не только крупная, но и мелкая буржуазия, несмотря на свой словесный радикализм, не может и не хочет руководить аграрной революцией;

4). в случае прихода к власти мелкой буржуазии при поддержке пролетариата, она (мелкая буржуазия) не станет делиться властью с пролетариатом. Причем, в отличие от пролетариата, она свою власть не защищает, а и при первой возможности передает в руки контрреволюции. Единственная реальная гарантия победы национальной революции - самостоятельная политика рабочего класса, проводимая его авангардом, то есть коммунистической партией».

На самом пике массового движения в Китае, Троцкий призывал КПК перейти к созданию Советов рабочих и крестьянских депутатов. В Советах, указывал он, массы нашли бы самую широкую и гибкую форму организации, способную и на оборону, и на наступление. В Советах массы получили бы возможность максимально развивать свою политическую активность, а также бдительность в отношении временных союзников и решимость отразить любое нападение контрреволюции. Только этот путь есть путь к победе национальной революции.

Тогда этот призыв Троцкого был осмеян кликой Сталина и Бухарина. Теперь же непогрешимые вожди, охваченные паникой, пророчат «нарастание революции и наступление этапа открытой борьбы за демократическую диктатуру рабочих и крестьян». КПК, по горьким словам Чен Дусю, «все время училась, как лучше капитулировать»; такой курс Коминтерна лишил ее еще и возможности учиться, как правильно отступать при разгроме революции. Итак, не успев разобраться в причинах и глубине поражения, растеряв своих сторонников и значительную часть своей организации, КПК пошла навстречу новым катастрофам. Московские вожди от соглашательства перешли к путчизму. Следуя генеральной линии, в Китае остатки своих сил коммунисты бросили на безнадежные авантюры: по всей стране готовились вооруженные восстания, обреченные на провал.

В ЦК КПК последние месяцы царил невообразимый хаос. Чен Дусю ушел с поста генсека. Новый ЦК, чтобы сохранить доверие к себе Москвы, во всю глотку начал поносить Чена и еще нескольких козлов опущения, чья истинная вина заключалась именно в слепой вере в непогрешимость «старых большевиков» из Кремля. Такое поведение членов нового ЦК не удивительно: все они принимали активнейшее участие в выполнении прежней политики Коминтерна. Под руководством этих горе-вождей КПК пятилась, когда нужно было наступать, и наступает, когда крайне необходимо грамотно отступить. И тут подоспел новый приказ Интернационала: «Выступить от имени Левого Гоминдана, не оставлять знамени Гоминдана продажной верхушке Уханя!».

7 августа 1927 г. на расширенном совещании политбюро ЦК КПК Виссарион Ломинадзе - новый эмиссар Интернационала в Китае - предложил «подготовить восстание от имени революционного Гоминдана». Резолюция этого совещания так охарактеризовала текущую политическую ситуацию: «Наступил завершающий этап эволюции Левого Гоминдана к своей высшей, последней ступени. Момент созрел для перехода революции к этапу создания Советов рабочих и крестьянских депутатов. (...) Создание Советов в Китае на этом этапе будет легким и безболезненным».

25 июля 1927 г. газета «Правда» объявила, что «кризис в Гоминдане поставил в повестку дня вопрос о Советах. Лозунг создания Советов стал актуальным... Те леваки, которые некоторое время назад предлагали немедленно организовать Советы в Китае, хотели заставить массы перепрыгнуть этапы, тогда еще не пройденные Китайской революцией...» Сталин по-своему объяснил, чем подлинный ленинизм отличается от своего зловещего врага - троцкизма: «ЦИТАТА»

Сталин сравнил Уханьский переворот с событиями в июле 1917 г. в Петрограде. «Вот теперь последует настоящая революция», - писал он. Так же считал и ЦК ВКП(б): «Нужно немедленно перейти от лозунга к практическим действиям в вопросе создания Советов», в случае «дальнейшего подъема»; но дело пойдет «легче и успешнее», если Советы будут создаваться от имени «революционного Гоминдана». Троцкий по этому поводу пошутил в том смысле, что классы приходят и уходят, а Гоминдан остается навсегда.

Пройдет пять лет, и сама КПК станет проклинать абсурдность такой постановки вопроса: «Это уже ни в какие ворота не лезло... После Уханьского переворота Левый Гоминдан был политически мертв». Точнее мертв был не Левый Гоминдан, а миф о «Левом Гоминдане», миф о «Блоке четырех классов», мертва была вся политика Коминтерна в отношении Китая. «Наше партийное руководство тогда (осенью 1927 г.) все еще пыталось реанимировать Гоминдан, что было непростительной ошибкой и отходом от линии Интернационала».

В Советской России борьба с троцкизмом получила в ту пору новый оборот. Троцкисты, видите ли, посмели выступить против немедленного создания в Китае Советов, аргументируя это «разгромом революции». Авантюра под именем «вооруженного восстания» и «Советской власти», указывала Левая оппозиция, в период такого масштабного спада движения и последующей реакции неизбежно погубит оставшиеся кадры и еще сильнее деморализует партию. В Москве отмахнулись от этих предостережений: «Троцкисты просто борются за власть. Столько времени они кричали о необходимости создания в Китае Советов, теперь же, когда этот процесс идет полным ходом, они снова недовольны...». В Китае отрезвленный прошлыми горькими уроками Чен Дусю в своих письмах ЦК КПК охарактеризовал настроение масс как «далеко не революционное». «Несвоевременное восстание, - писал он, - будет обречено на гибель». ЦК воспринял это мнение как «анекдот».

1 августа 1927 г. в г. Нанчан, центре провинции Цзянси вспыхнул военный мятеж. Двое офицеров-коммунистов местного гарнизона подняли три тысячи солдат на восстание от имени «Левого Гоминдана». В «Революционном Комитете», руководившем восстанием, заочно числились также два выдающихся деятеля «Левого Гоминдана» - Дэн Яньда и Сунь Цинлин (вдова Сунь Ятсена). Зачислили в Ревком и двух «революционных генералов» - Чжан Факоя и его заместителя. Вскоре генералов пришлось «снять» с почетных постов, т.к. они возглавили карательную операцию против восставшего гарнизона.

Пресса Коминтерна восторженно сообщала: «...Восстанием в Нанчане начата борьба с Уханьской контрреволюцией. Любой революционер должен осознать, что правительство предателей, правительство помещиков и реакционных генералов должно быть свергнуто во что бы то ни стало. (...) В ходе этого восстания складывается новый революционный центр». Этот центр просуществовал всего два дня. Повстанцы были выбиты из города и двинулись на Юг. Встреченные народные массы были так запуганы Гоминдановской символикой, носимой коммунистами, что ни о какой поддержке с их стороны не могло быть и речи. Двухмесячное мытарство повстанцев кончилось тем, что их отряд был разбит в бою под городом Чаочжоу.

Многие бывшие активисты аграрного движения Хунаня и Хубэя во главе с коммунистами организовались в небольшие отряды и вели стихийную партизанскую войну против гоминдановских властей. Но - по официальным данным КПК - эти отряды «не обращали внимания на самоорганизацию масс, занимаясь одними военными делами».

В Шанхае горком КПК пытался «революционизировать» рабочих. Крестьянские бунты, проходившие в это время в двух пригородах Шанхая, заставили комитетчиков поверить в то, что грядет генеральное сражение. Картину сильно портило безразличное отношение рабочих к грядущему «сражению за вечное счастье пролетариата». Горком не отчаивался: в Шанхае «были организованы летучие трибуналы красного террора, вооруженные пистолетами, которые пытались заставить рабочих организовать всеобщую стачку. Товарищи из городского комитета считали, что такими безумными мерами можно прийти к победе революции».

В Ухане, после неудачных восстаний в деревнях, ЦК партии решил почему-то, что бунт лучше устроить прямо в городе (помирать быстрее?). Проком (провинциальный комитет) Хубэя пытался возражать: все последние «лобовые удары против врага» ни к чему хорошему пока не привели. После этого ЦК так тряс местных «трусов», что раскаявшимися «трусами» сразу же была назначена дата всеобщей стачки в Ухане. Когда пришло время действовать, по свидетельству КПК, «большинство партийцев разбежалось из города кто куда, предчувствуя неминуемый провал».

Северное бюро компартии разработало план по «всеобщему восстанию» одновременно в шести северных провинциях. Этот план позже был назван самим ЦК КПК «смелой задумкой какого-то юмориста».

Лидеры КПК и часть ее рядовых членов не понимали одного: как бы буржуазный режим слаб ни был, революционное движение в этот момент было еще слабее. Ни организационная сторона, ни моральный дух у народных масс, в первую очередь, у промышленного пролетариата, не были на высоте. Экономическая депрессия, наступившая в это время, тоже действовала отнюдь не в пользу подъема рабочего движения. Чем коммунисты собирались смести буржуазную власть? На этот вопрос лидеры партии не хотели или не могли ответить. Они воспринимали собственное настроение за настроение масс.

Стабильность этого режима рухнет в одночасье, если только народные массы снова поднимутся. Но требуется хотя бы минимальное время, чтобы они восстановили свои силы после поражения. Во всяком случае, зимой 1927 г. сделать этого массы были не в состоянии. Они стояли в стороне, молча наблюдая как за разборками в верхах Гоминдана, так и за авантюрами коммунистов.

На организацию повседневной оборонительной борьбы рабочего класса у КПК не хватило терпения, тем более, что большие дяди из Интернационала им просто запретили это делать. Как следствие, коммунисты, действуя наугад, постепенно находили новые ориентиры в своей работе. Рабочие пассивны? Ну и черт с ними! Сделав для себя, пока негласно, такой вывод, коммунисты начали искать возможности участия в верхушечных интригах разных группировок Гоминдана с целью «дестабилизовать ситуацию».

В это время сама партия переживала заметную смену кадров. Если раньше они черпались из рабочей и студенческой среды, то теперь в партию стали приходить по большей части профессиональные боевики. Люди, которые полны решимости к действию, но по сути далеки от революционного пролетариата. В своей работе они интересовались прежде всего, конечно же, не рабочим движением, а военными авантюрами.

«Превратим междоусобные войны в войну гражданскую!», «Создадим Советскую власть, свергнем антинародный режим!». С этими наказами Интернационала коммунисты ожидали социального взрыва. Но взрыва все не было. Деревенские бунты дали им надежду. Что касается политической ограниченности этих разрозненных выступлений в самых отдаленных уголках, коммунисты ее не видели или делали вид, что не видят. Ноябрьский пленум ЦК КПК пришел к следующему выводу: «Несмотря на новые неудачи, за последние три месяца накопился огромный опыт, который доказывает, что вся политика нашей партии целиком оказалась верной». По этому верному пути к гибели Компартия и поспешила дальше. По ее представлению, новый подъем Китайской революции вот-вот должен был начаться.

Упорный «оппортунизм» большинства рабочих способствовал росту террористических настроений в рядах Компартии. Рабочие-партийцы провели целую серию взрывов, чтобы сорвать процесс «реорганизации» профсоюзов. Покушение на генерала Ли не удалось только из-за неисправности бомбы. Руководство партии поощряло эти акты индивидуального террора, называя их «красным террором».

Гуандунские коммунисты в эти черные месяцы прожили в ожидании чуда. Сначала ожидали «победы в Северном Походе», потом - «победы в походе Уханя на Север», потом - «победы Уханя над Чан Кайши», потом - «победы всеобщих восстаний». Когда партизанская армия коммуниста Ие Тэна из провинции Цзянси подошла к границе Гуадуна, местным прокомом КПК был срочно составлен план о «всеобщем восстании» по всей провинции. Вскоре армия Ие Тэна была разбита, и план отложили. Но ненадолго.

Время шло... Любые изменения в политике КПК моментально отражались на поведении кантонской парторганизации. 14 октября 1927 г. лозунг «Долой Гоминдан!» впервые появился на стенах улиц города. Поздно. На большинство рабочих это уже не действовало. С мартовского переворота 1926 г., совершенного Чан Кайши, прошло уже полтора года; год назад была предана гонконгская стачка; в городе давно хозяйничает гоминдановский генерал, запрещая и репрессируя рабочие организации. За это время кантонский пролетариат многое пережил - аресты, пытки, расстрелы, темницы. Если лишь сейчас его партия разрешила ему говорить вслух то, что и ежу давно известно, то гроша ломаного не стоит такая партия! Ничего удивительного, что многие революционные рабочие видели в бомбах лучшее средство борьбы, чем директивы Коммунистической партии, часто противоречивые, зато всегда «оказывающиеся целиком верными». Также неудивительно, что рядовые рабочие, раньше с надеждой шедшие за Компартией, отвернулись от нее с тяжелыми воспоминаниями и горьким разочарованием.

Несмотря на то, что КПК в результате своей политики прочно села на мель, имея в арсенале вчерашние иллюзии и сегодняшнюю нелепость этой самой политики, в Кантоне в ее рядах осталось большое количество рабочих. Их воля к борьбе не была сломлена. Это были лучшие из лучших бойцов вчерашнего массового движения: дружинники гонконгской стачки, красногвардейцы Комитета рабочих депутатов Кантона, стойко стоящие на коммунистической позиции железнодорожники. Это было ядро передовой части кантонского пролетариата, в свое время сотворившего чудеса. Проявляя невероятное самоотвержение и героизм, кантонские рабочие достигли небывалой (по китайским меркам) политической развитости. Именно в Кантоне было создано единственное подобие рабочей власти за все время Китайской революции 1925-1927 гг.; и именно благодаря поддержке кантонских рабочих Национальное правительство Гоминдана смогло укрепиться на Юге.

Образно говоря, для Компартии эти закаленные кадры были бесценны, как целое спасенное состояние с затонувшего корабля. Тщательно сохраняя и осторожно руководя ими, путем упорной повседневной работы при правильной политической линии, эти рабочие снова открыли бы партии путь к массам. Этот путь до сих пор был засорен глупостью и преступлениями самой Компартии. Бросать эту «последнюю гвардию» в неравный бой, означало бы лишь одно: рубить под собою сук.

Лозовский через год, мудрый задним умом, поучал: «Это правда, что шли распри между генералами. Но надо было понимать, что стоило поднять красное знамя, как ссора в лагере контрреволюции тут же прекращалась». Беда в том, что Лозовский и прочие мудрецы из Коминтерна в самый ответственный момент учили КПК совсем другим вещам. Между тем, что они задним числом декларируют, и тем, чем они идейно вооружали восставших коммунистов, лежала целая пропасть. Их китайские адепты как раз упали в эту пропасть и вдребезги разбились.

17 ноября 1927 г. генерал Чжан наконец «наехал» на генерала Ли. Все шло как всеми и ожидалось. Линия фронта раскинулась по всей провинции. Коммунисты, в свою очередь, решили выступить 13 декабря. По словам одного из двух только что прибывших эмиссаров Коминтерна в Китае, Гейнца Неймана, лидеры партии «были абсолютно уверенны в том, что все условия для победы налицо... Победа гарантирована».

Накануне запланированной даты выступления случилась новая беда: по решению Ван Тинвэя рабочая дружина (тогда уже разоруженная) была изгнана из своего общежития за городом. Появилась реальная угроза распада дружины: много людей не могут долго держаться вместе, не будучи объединены общим делом, а теперь еще и лишившись крыши над головой... Руководители подпольного штаба теперь не думали уже ни о какой «предварительной подготовке». У них на уме было одно: как можно быстрее бросить этих людей в дело, т.е. на восстание.

Лозовский в своей статье о Кантонской Коммуне констатировал, что «компартия не сумела остановить хозяйственную жизнь города. Рядовые рабочие не были вовлечены в создание Кантонской Коммуны... Лишь во время уличных боев, когда уже кругом падали снаряды, кантонские пролетарии узнали о зарождении собственной власти у себя в городе... Для рабочих, это восстание оказалось неожиданным и ошеломляющим».

За четыре дня до восстания, был тайно назначен состав «ядра Советов Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов» из пятнадцати человек. Трое из них представляли учебный полк, трое были от крестьянства и девять человек представляли левые рабочие организации. Предполагалось, что после провозглашения Коммуны Советы расширятся до трехсот человек.

Деформация советского государства к концу 1920-ых годов привела к идейной ревизии марксизма. Правящая бюрократия стала выдавать собственные теории за ортодоксальный марксизм. Понятие «Советской власти» тоже не избегло такой участи. Что такое Советы в подлинном смысле этого слова? Прежде всего, это властный орган пролетариата, основанный на выборном начале среди рабочих и других эксплуатируемых слоев общества. Советы есть концентрированное выражение широкой пролетарской демократии. Они рождаются во время революционной ситуации на базе различных стачкомов, рабочих комитетов и других рабочих организаций прямого действия. На первых же шагах своей работы Советы вовлекают широчайшие круги восставших масс в русло сознательного революционного движения. В обыденное время эти массы находятся, как правило, вне влияния какой бы то ни было политический организации. Смысл Советов заключается в том, что они рождаются из массового движения и становятся его руководящей и направляющей частью, при этом они неразрывно связаны с массами. Массы в Советах обретают политические навыки (такие, например, как умение видеть свои коренные интересы, отличить своих союзников и попутчиков от врагов), получают первые опыты в деле управления обществом. В связи с предельным обострением классовых антагонизмов во время революционного периода массы учатся политике тем быстрее, чем острее ситуация.

После взятия политической власти пролетариатом, Советы становятся органом новой власти. Понятие о Советах было сформировано на опыте трех Русских революций 1905 - 1917 гг. Теперь оно спрятано под сукно сталинской бюрократией, которой куда привычнее такие понятия, как «договариваться», «прикидываться», «подсиживать», «хитрить», «пережидать», «и нашим, и Вашим». В случае наличия революционной ситуации массы сами стремятся взять власть, «назначать Советы» тайно, как это было сделано в Кантоне, все равно что оказать медвежью услугу революции.

Наступила полночь. Большинство полицейских патрулей покинуло улицы. В 30 минут первого по полуночи, раздались выстрелы в северной части города: выступил учебный полк. Командир полка и несколько других реакционных офицеров были расстреляны восставшими рядовыми. Колонна революционных солдат вошла в центр города. В это же время выступила Красная гвардия.

В Программу Коммуны были включены следующие пункты:

- организация Советов Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов по всей стране;

- национализация крупной промышленности, транспорта и банков;

- вооружение рабочих;

- свобода слова, печати, собраний;

- полная свобода профсоюзной деятельности.

В области аграрной политики:

- национализация земли;

- отмена всех долговых обязательств крестьян;

- новая власть призывает крестьянство к поголовному истреблению землевладельцев и других сельских богачей.

В области социальной политики:

- дома богатых семей передаются под рабочие общежития;

- имущество частных собственников распределяется властями в помощь городской бедноте;

- все ломбарды закрываются, а заложенные в них вещи возвращаются владельцам;

- введение восьмичасового рабочего дня и всеобщего социального обеспечения;

- увеличение зарплаты до размера, достаточного для достойного существования;

- отмена всех побочных налогов.

Значение программы Кантонской Коммуны состоит в том, что это единственный официальный документ КПК, раскрывающий истинную суть Китайской революции 1925-1927 гг. По официальной теории Коминтерна, в таких полуколониальных странах, как Китай, а также колониях, предстоит буржуазно-демократическая революция; и вместо «диктатуры пролетариата» компартии этих стран должны бороться за «демократическую диктатуру рабочих и крестьян»: некоего переходного периода «между капитализмом и диктатурой пролетариата». Кантонская Программа по своей классовой сути, как считал Троцкий, куда дальше по пути провозглашения диктатуры пролетариата, чем Октябрьская революция в первые недели своего существования. Встает закономерный вопрос: если это - буржуазная революция, то как должна выглядеть китайская пролетарская революция?

Часть кантонского пролетариата - печатники и водители грузовиков - все же пришла на помощь Коммуне. Из них тут же формировались новые отряды Красной гвардии. Но, в то же время, железные дороги и речной транспорт продолжал работать как прежде: чиновники и буржуа свободно вывозились из города, а ввозились верные Гоминдану войска.

Ие Тэн, главный командующий силами РВС Коммуны, приехал в город всего за шесть часов до начала восстания. Это лишь один мелкий эпизод из всей организационной неразберихи при подготовке восстания. В своем отчетном докладе после разгрома восстания Ие Тэн заявил: «Массы не принимали участия в восстании. Торговая буржуазия объявила нам бойкот, работники магазинов и лавок не сопротивлялись этому саботажу революции... Большинство разоруженных солдат свободно передвигалось по городу. Железнодорожные рабочие под штыкам были вынуждены работать на врагов, об их затруднительном положении мы не подумали заранее... Электростанция Кантона лишила нас электричества, а речные пароходы непрерывно переправляли в город неприятельские части, зато мы не смогли добыть для себя ни одного катера! Крестьяне не помогали нам перерезать вражеские коммуникации в тылу (телеграфные кабели, автодороги) и не оттянули на себя часть сил, наступавших на нас. Гонконгские рабочие и моряки ничем не поддержали Коммуну».

По отчету Неймана, «большинство кантонских рабочих и мелких буржуа активной поддержки Коммуне не оказывало... Железнодорожные, муниципальные рабочие и гонконгские моряки не откликнулись на наши просьбы о помощи. Мелкая буржуазия заняла выжидательную позицию... Крестьяне из окрестностей Кантона не активизировались... Отряд Пэн Пэя был плотно отрезан от нас вражескими силами. Кантонская Коммуна вообще не получила ниоткуда никакой помощи».

«Действительное число участников восстания было не 3 тыс., как считают некоторые товарищи, а 20 тысяч. Но нельзя сказать, что социальная поддержка Коммуны была значительной. Так, в свои лучшие времена в Комитете Рабочих Депутатов Кантона состояло две сотни тыс. рабочих», - нехотя констатировал факт один из профлидеров, член ЦК КПК Дэн Джонся.

В полдень 11 декабря лидеры Коммуны решили созвать «массовый митинг». На их призыв откликнулось не более трехсот человек. Заседание ответственных лиц Коммуны тоже неоднократно срывалось: люди находились кто где, и их приходилось долго разыскивать. Была сделана еще одна попытка созвать митинг, но 12 декабря весь день уже шел смертельный бой. Красногвардейцы, вооруженные винтовками и бамбуковыми мечами, насмерть обороняли свои позиции. Японские и британские военные корабли прикрывали гоминдановские части массированными обстрелами по городу; ими был взорван оружейный склад, отчего вспыхнули крупные пожары, началось мародерство. Вокруг Кантона было сосредоточено огромное количество Гоминдановских войск: с трех сторон 45 тыс. солдат наступали на позиции трехтысячной Красной гвардии. Основные боевые силы Коммуны были расположены по берегу реки, обстреливавшемуся особенно усиленно. Заметный урон красногвардейцам наносили вылазки вооруженных штрейкбрехеров с тыла.

Утром 13 декабря Красная гвардия начала отступать, оставляя одну улицу за другой. Часть красногвардейцев вместе с остатками учебного полка, прорвав окружение, ушла в сторону гор. В полдень 13 декабря здание кантонских Советов было окружено со всех сторон. В течение двух часов рабочие отразили пять атак. В два часа дня красное знамя исчезло с крыши здания.

Кантонская Коммуна пала...

Коммуна пала, не прожив и тридцати часов. Но и после ее падения продолжались уличные бои. Отдельные группы вооруженных рабочих из 10, 30, 50 человек в разных местах города защищали оставшиеся баррикады до последнего патрона. К вечеру 13-го числа всякое сопротивления прекратились.

Буржуазные СМИ выражали праведное негодование по поводу «неслыханного большевистского террора», царившего при Коммуне. За время своего короткого существования Коммуна расстреляла 210 человек и 71-го посадила в тюрьму. По другим данным, Коммуна казнила 600 человек. Какая бесчеловечность!! Генералы были возмущены до глубины души.

Наступило время белого террора...

«Не успел я выйти на улицу», - так начал свой рассказ корреспондент одной из пекинских газет, очевидец кантонских событий, - «как увидел труп убитого рабочего дружинника. Он лежал лицом вверх, весь в грязи, на шее - красный галстук. Лоб был пробит пулей. Туча мух жужжала над ним... За развалиной, рядом с леском, на улице, встретил колонну грузовиков, заваленных труппами. Камни, ружья и бамбуковые мечи были раскиданы повсюду... В парке видел десять трупов, судя по всему, на этом месте только что состоялась казнь... Почерневшие пятна крови на асфальте бросались в глаза. Вонь от трупов стояла невообразимая. Расстрелы продолжались».

Причины поражений всех прежних восстаний, по мнению политбюро, заключаются в «ошибках непосредственного руководства восстанием». Эти ошибки своевременно исправлялись партией. «В последнее время мощь революции только нарастала», и поэтому «восстание по-прежнему стоит в повестке дня». «В декабре (прошлого года) в Кантоне присутствовали все необходимые условия для пролетарской революции», а отсрочка восстания спровоцировала бы «крайний разгул белого террора». Что касается разгула белого террора после поражения Коммуны, то виновата в этом была «недостаточная подготовка» восстания. Вывод один: «Ситуация в стране революционная... (...) После Кантонского выступления у китайского капитализма остается еще меньше шансов на стабилизацию». Поэтому «работа по проведению восстаний и организации Советов остается актуальной». В конце резолюции политбюро призывало партию интенсивнее поднимать новые вооруженные выступления.

Задача момента для КПК определялась пленумом так: «Провести ряд восстаний одновременно в нескольких провинциях, как в деревне так и в городе, обеспечив их координацию. Приступить к более масштабной мобилизации масс».

7 февраля газета «Правда» заявила, что «китайская компартия подготавливает вооруженные выступления по всей стране. Ситуация в Китае подтверждает правильность этого курса. Прежний опыт показывает, что необходимо сконцентрировать все силы на повседневной работе по подготовке восстания».

«Многие китайские и иностранные коммунисты допустили крупнейшую ошибку... Они восприняли Кантонскую Коммуну как отправную точку новой мощной революционной волны в Китае; опираясь на это ложное понимание, они настаивали на прямой вооруженной борьбе», - важно отметил Ломинадзе, главный куратор КПК именно в послекантонский период. Как автор теории «Перманентного нарастания Китайской революции» Ломинадзе и тогда, и теперь «целиком оказался прав».

«Восстания, приведенные с осени прошлого года, особенно кантонское, не содержат в себе элемента путчизма», - вяло отбивался ЦК КПК. «Кантонские Советы были необходимой попыткой защитить завоевания победоносной (!) революции. Но объективно... это было отступление с боями».

КПК «встала на верный путь» и «допустила крупнейшую ошибку»; «революция нарастает», т.е. она пошла на убыль, поэтому необходимо положить шесть тысяч рабочих-коммунистов в мясорубку только в одном городе, чтобы «защитить завоевания победоносной революции». Это тем более полезно, что распоясавшаяся контрреволюция срочно требует «достойного отпора». Все эти выводы дополняли друг друга, и «целиком оказались верными». Есть опасение, что эти истины настолько глубоки, что и Гегель вряд ли в них разберется...

Пока господа начальники из Коминтерна протирали штаны в мягких креслах в Москве, ведя свои утонченные игры во властных коридорах, на плечи китайского народа свалилась вся тяжесть поражения революции.

К власти в Китае, наконец, пришел Гоминдан со своей патриотической риторикой, обновленным чиновничеством и унифицированной, жестко централизованной системой управления. Пожалуй, свет в конце туннеля на пути национального возрождения? Ничего подобного! Китайская буржуазия заведомо не имела ни материальной, ни политической возможности хотя бы частично удовлетворить нужды и чаяния трудового народа. Естественно, что ее политическое господство выражалось в самой дикой форме военной диктатуры, поддерживаемой международным империализмом в качестве своего местного приказчика.

Вот «плоды» десятилетнего правления Гоминдана (1927-1937 гг): новый цикл междоусобных войн; жесточайший белый террор по отношению к любой малейшей оппозиционной тенденции; экономическая стагнация; унижение и бессилие перед империалистическими державами.

На верху этой властной пирамиды находилась группа соперничающих тиранов, непрерывно грызущихся друг с другом и одновременно абсолютно зависимых от финансовой и военной поддержки той или иной империалистической державы. Этажом ниже расположилась огромная бюрократическая машина, в которой офицеры и банкиры, землевладельцы и чиновники, менеджеры финансовых компаний и редакторы националистических изданий, спецслужбы и организованная преступность были тесно завязаны друг с другом миллионами ниток корпоративных интересов и выступали на внешнеполитической арене, будучи повязаны единой круговой порукой.

Два основных принципа Гоминдана - «социальная реформа» и «возрождение страны» - остались на бумаге. Единственной модернизированной и весьма развитой отраслью при Гоминдане стали репрессивные аппараты. Никому не известно, сколько людей за эти годы пали жертвой государственного террора. Кроме жертв неусыпного надзора тайной полиции в городах, насчитывались миллионы убитых и искалеченных правительственными карателями во время зачисток деревень.

Уровень жизни промышленного пролетариата ухудшался с каждым годом. Великая экономическая депрессия 1929 г. обрушилась на китайскую экономику со страшной силой. На несколько лет Китай был выбит из международного рынка; вдобавок захват Манчжурии японской армией лишил Китай значительной части национальных доходов. Экспортно-импортный объем упал с 1931 по 1934 гг. вдвое. При этом негативное сальдо внешней торговли увеличилось в 5 раз. Если раньше шелковая отрасль была столпом китайской экономики, теперь она полностью разорилась. В 1927 г. в Шанхае было 93 шелковые фабрики, а в 1934 г. из них осталось всего лишь 23 работающих. Дешевая шелковая продукция из Японии наводнила китайский рынок.

С 1931 по 1935 гг. гоминдановское правительство подписало целый ряд неравноправных договоров с Японией, по которым северная часть страны была передана Японии на условиях протектората.

Из всей империалистической цепи Япония представляла тогда слабейшее звено. Мировая депрессия резко подкосила ее монополизированную, но слаборазвитую экономику. Японский капитал видел свое единственное спасение в завоевательных войнах. На каждый шаг японской агрессии Гоминдан неизменно отвечал гневным протестом в Лигу Наций, и только. Пассивность Гоминдана перед внешней угрозой обернулась, как ни странно, бешеной активностью во внутренней политике. Все стихийные движения национального спасения попали под запрет правительства. Стихийно развернувшаяся народная кампания по бойкоту японских товаров на китайском рынке в конечном итоге была сорвана тщательно спланированными диверсиями спецслужб... Китая. Антияпонское партизанское движение в Манчжурии не поддерживалось Гоминданом. В январе-феврале 1932 г. шанхайский гарнизон, вопреки приказу сверху, вступил в бой с японским десантом. Военный Совет Гоминдана отвел все свое тяжелое вооружение (включая военную авиацию) далеко от линии фронта. Шанхайская оборона кончилась «Соглашением о прекращении огня», заключенным 5 мая 1932 г. В нем Шанхай был объявлен «демилитаризированной зоной», но с расквартированием крупного контингента японской морской пехоты (!) на постоянной основе.

Спустя год японская армия вторглась в одну из китайских провинций, пограничных с Манчжурией. Чан Кайши публично клялся: «Отдам голову за Родину!». И послал телеграмму протеста в Лигу Наций. В мае 1933 г. передовые части японских войск уже приближались к Пекину. На пути к нему они встретили сопротивление всего лишь нескольких китайских полков. В конце концов было подписано новое «Соглашение о прекращении огня», по которому обширная часть этой провинции выделялась в «демилитаризированную» зону с японским гарнизоном. В 1934 г. гоминдановское правительство возобновило железнодорожное и почтовое сообщение с Манчжурией и установило государственную границу с марионеточным «Маньчжурским государством». Таким образом, Китай де-факто смирился с потерей этой территории. В 1935 г. по новому соглашению с Японией китайское правительство отдало ей восточную часть другой северной провинции. В том же году министр обороны Китая подписал еще одно Соглашение с главным командующим японскими частями, расквартированными в Китае; согласно этому документу Гоминдановская армия должна была окончательно убраться с Севера своей страны.

Гоминдановское правительство родилось и окрепло под ежедневной, ежесекундной опекой международного капитала. За время своего десятилетнего правления оно, доведя страну до экономического разорения и территориального распада, неустанно истребляло революционеров и инакомыслящих всех мастей. Любая форма рабочей борьбы подавлялась силой, все крестьянские бунты топились в крови. Гоминдановская контрреволюция совершала свое «триумфальное шествие», не встречая достойного отпора.

Таковы итоги разгрома Китайской революции 1925-1927 гг.

Коммунистическая партия так и не выбралась из той ямы, куда ее загнала политика Коминтерна. Никакого демократического обсуждения в Интернационале по текущей политике к этому времени уже не могло быть, и судьба всех национальных секций была обречена качаться между двумя крайностями: смирным оппортунизмом и бешеным авантюризмом. Бухарин на Шестом мировом конгрессе Коминтерна заявил, что «ошибка (в Китае) была не в самой линии, а в ее ошибочном применении». Снова было подтверждено в качестве краеугольного камня национальной Программы КПК положение о «Демократической диктатуре рабочих и крестьян».

Китайская революция методом от противного доказала: чтобы реализовать демократические задачи, необходимо перешагнуть ограниченность самой буржуазной революции. Как ни назвать форму новой власти, решающая роль в ней должна принадлежать пролетариату. Любая другая промежуточная, «не буржуазная и не рабочая» власть при сохранении капиталистической системы означает только, что прежние буржуазные хозяева вместе со своими союзниками - земельной аристократией и покровителями из международного капитала - сохранят свое господство. В Китае коммунисты упорно искали «революционную демократию», которая якобы лучше всего консолидирует все прогрессивные (или т. н. демократические, народные, здоровые, антиимпериалистические) силы. В реальной жизни эта «революционная демократия» раз за разом оказывалась махровой контрреволюцией.

В 1928 г. Коминтерн скатился в сторону авантюризма в связи с борьбой за политическое самосохранение сталинской группировки во властных органах СССР. КПК являлась одной из разменных монет этой борьбы. В «Тезисах о китайской революции» Коминтерна, принятых на Шестом конгрессе, КПК - по мнению авторов этих Тезисов - должна была «вести масштабную агитацию за Советы, за демократическую диктатуру рабочих и крестьян среди народных масс. Она была обязана в своей работе «делать акцент на публичную демонстрацию сил с целью вдохновить рабочие массы на борьбу с антинародным режимом»... Она должна была «последовательно бороться за политическую власть, организовывать Советы как руководящие органы восстания, которое ставит перед собой цель экспроприации землевладельцев и крупных (буржуазных) собственников и изгнание империализма из Китая... Грядущий революционный подъем требует от КПК выполнения конкретной и срочной задачи: приготовить и провести вооруженное восстание, как единственный путь к завершению буржуазно-демократической революции и... свержению Гоминдановского режима».

Троцкий по этому поводу из своей ссылки в Алма-Ате писал: «Махать кулаками после драки - самое пустое и недостойное занятие... Нужно ясно понять, что революционной ситуации в Китае нет. Она сменилась контрреволюционной ситуацией. Которая переходит в межреволюционный период неопределенной длительности».

В этом переходном периоде, считал Троцкий, нужно вести систематическую борьбу за элементарные демократические права. В категорию этих прав входят свобода слова, печати, собрания, восьмичасовый рабочий день, свобода профсоюзной деятельности. Центральным требованием из них должен стать созыв Учредительного Собрания на основе всеобщего избирательного права. Троцкий отмечал, что терпеливая работа коммунистов в борьбе за экономические и демократические права трудящихся сможет постепенно поднять разбитое массовое движение на ноги. Так партия может вернуть себе доверие масс и восстановить свое влияние среди рабочих основных промышленных отраслей. При появлении благоприятной политической ситуации она снова сможет поднять знамя революции.

Смелая борьба за демократизацию общества как альтернативу военной диктатуре Гоминдана, утверждал Троцкий, как раз создаст те необходимые условия, при наличии которых лозунг Советов найдет самый активный отклик среди рабочих масс.

Официальные теоретики Коминтерна придерживались иных взглядов. На гоминдановскую контрреволюцию они отвечали бессильными заклинаниями, типа «Мировая революция неизбежна!» и «Банду Гоминдана под суд!». Китай, по их мнению, «находился между двумя (революционными) подъемами». «И нужно готовиться к скорейшему возрождению революции», - не бескорыстно трепались казенные теоретики Интернационала.

Троцкий предупреждал: «Если мы действительно находимся между двумя волнами продолжающейся революции, тогда любое проявление общественного недовольства можно рассматривать как (...) начало второй волны... Отсюда возникнет по крайне мере «вторая волна» путчизма». Старый революционер и на этот раз, увы, не ошибся.

На Шестом конгрессе Коминтерна один китайский делегат в своем выступлении возбужденно заявил: «Мы семимильными шагами идем к новому революционному подъему!». А его товарищи по партии (эта партия только что потерпела страшнейший разгром) при этом поднялись со своих мест и прокричали: «Да здравствует победоносная Китайская революция!».

Через год в Китае произошла крупномасштабная война между армиями Чан Кайши и «сына рабочего класса» Фэн Юйсяна. На полгода вся страна превратилась в зону боевых действий, всего в войне с обеих сторон приняло участие больше миллиона солдат. Исполком Коминтерна в своем инструктивном письме КПК восторженно заявлял: «Это и есть начало новой революционной волны... Партия обязана воспользоваться этой ситуацией, чтобы свергнуть господство Гоминдановской военщины... Лозунги дня: «Превратим междоусобную бойню в гражданскую войну!», «Долой помещичье-буржуазный режим!». Нужно подготовить всеобщую политическую стачку...».

«Большевизированная» КПК тут же вляпалась в новую безмозглую авантюру. Глубокая пропасть между партией и рабочим классом, появившаяся после 1927 г., все ширилась...

На Шестом конгрессе Коминтерна один китайский делегат ублажал руководство Интернационала заявлением, что «решительно поднятый Коминтерном лозунг вооруженным путем создать Советскую власть (в Китае) сплотил вокруг нашей партии десятки, сотни тысяч и миллионы рабочих». Три месяца спустя, ЦК КПК в своей засекреченной директиве возмущался тем, что «число членов (красных) профорганизаций упало почти до нуля. Городские организации партии тоже разваливаются. Не осталось ни одной нормально работающей производственной ячейки».

После 1928 г. профсоюзная политика Коминтерна заключалась в беспощадной борьбе с теми рабочими, которые в данный момент не разделяют коммунистическую программу. В Китае эта политика была выполнена с особым рвением. К этому времени значительная часть китайского пролетариата состояла в «желтых профсоюзах», куда их сгоняли штыками Чан Кайши. С другой стороны, гоминдановское правительство издало (ранее не существовавший) Трудовой Кодекс, который разрешил рабочим даже право на забастовку. Хотя этот Кодекс, естественно, не применялся в реальной жизни, он помог профбоссам посеять новые иллюзии среди масс. Эти профбоссы, конечно, ратовали за гражданское согласие и классовый мир, но, спрашивается, разве КПК буквально совсем недавно не проповедовала «Блок четырех классов»?

На Севере профсоюзы находились в руках оппозиционной группировки Ван Тинвэя. Опальный Ван активно подыскивал для себя точку опоры в рабочей среде. Он привлекал сторонников обещанием заменить откровенную диктатуру Чан Кайши демократическим правительством из гражданских лиц. Коммунисты оставили это поле деятельности целиком Вану, делающему все, чтобы еще раз предать мелкую буржуазию и значительные слои рабочих, поддерживающих его как демократическую оппозицию.

Масштаб рабочего движения при правлении Гоминдана неуклонно сокращался. Если в 1927 г. в профсоюзах состояло три миллиона рабочих, то в 1928 г. эта цифра сократилась вполовину. В 1930 г., по официальным данным, существовало 741 профобъединение, в них состояло 574766 человек. Соответствующие данные в 1932 г. - 621 профсоюз и 410067 их членов. Большинство промышленного пролетариата оказалось вне всякой организации, даже самой формальной.

Как среди организованных, так и среди неорганизованных рабочих влияние Компартии стало ничтожным. В 1928 г. в Шанхае произошло 120 стачек, в которых участвовало 213996 чел.; в них чаще всего выдвигались экономические требования (увеличение зарплаты, уменьшение рабочего времени). Коммунисты при этом оставались пассивными наблюдателями. Их болтовня о «политических» и «всеобщих» стачках, «вооруженной борьбе» и «Советской власти» играла только на руку работодателям: в этих случаях забастовщики обычно спешно возобновляли работу.

Партийная пресса после каждой очередной смены руководства КПК оглашала (в качестве разоблачительного материала против смещенных «саботажников»), каково отношение теперь у рабочих к Компартии: «Они (т.е. рабочие) боятся прихода представителей Компартии... Умоляют нас не мешать им. На нашу агитацию обычно вежливо отвечают: Вы, конечно, правы, только нам не до всего этого... Нам бы немножко прибавки к зарплате, и чтобы не выставляли нас за ворота». В этих материалах, публиковавшихся самой прессой КПК, говорилось, что некоторые партийные работники, занимавшиеся рабочим движением, часто «скрывали информацию о готовящейся стачке от руководства, чтобы дать рабочим шанс побороться за свои насущные нужды». Однажды представители горкома партии присутствовали на собрании забастовавших текстильщиков, их в лицо спросили: «Господа! Мы тут за горсть риса деремся, вам-то чего суетиться?!». Другие рабочие шептались между собой: «Они опять пришли. Надо держаться от них подальше, а то мало не покажется». Разумеется, в этих разоблачительных материалах не забывали напоминать, что во всем виновато было прежнее руководство «уклонистов и саботажников».

Один из ветеранов профсоюзного движения Китая, член ЦК КПК Сян Еэнь обозвал красные профсоюзы «верхушечными конторами», которые абсолютно бессильны. «Эти красные профсоюзы изолированы от основной рабочей массы», - утверждал Сян. В ноябре 1929 г. состоялся Пятый Конгресс трудящихся Китая, который скромно назвал своими сторонниками 13 тыс. рабочих. Два года назад эта цифра была в сто раз больше.

Летом 1930 г., по данным КПК, в красных профсоюзах состояло 64381 чел., из них 5748 чел. были из городов (главным образом Шанхая, Уханя, Гонконга и Харбина); остальные находились в «освобожденных районах», т.е. деревнях. Осенью этого года партия вынуждена была сделать тот вывод, что «красные профсоюзы по сути не существуют... Вся работа в этом направлении находится в запущенном состоянии».

В марте 1932 г. пресса КПК опубликовала доклад Центра по рабочему движению при ЦК КПК «О рабочем движении 1931 года». В нем говорилось, с одной стороны, что численность красных профсоюзов «досконально не посчитана», с другой стороны, предоставлялись о них такие частичные данные: «В Шанхае - 666 чел., в г. Сямынь - 72 чел., в г. Харбин - 71 чел., на железных дорогах - 20 чел., моряки и портовые рабочие - 319 чел., (...), всего - 1148 чел. В Пекине, Ухане, Гонконге, Кантоне у нас нет своих отделений».

В марте 1932 г. лидеры партии критиковали своих рядовых товарищей за то, что они «не ведут работу по организации стачек, особенно в тяжелой промышленности... Развалили всю работу в красных профсоюзах... Работа в «желтых» профсоюзах по-настоящему не ведется». Аппаратчики в Коминтерне, разумеется, были прекрасно осведомлены обо всех этих неурядицах и позорных моментах в работе КПК. Но на эти вещи они смотрели, скажем так, с точки зрения СОБСТВЕННЫХ интересов.

В течение нескольких лет Миф продолжал радовать сторонников мирового коммунизма сообщениями о подобных «достижениях». Так, в сентябре 1932 г. Миф провозгласил создание красного профсоюза текстильщиков в Шанхае, который «охватил большинство рабочих этой отрасли в городе». Мы знаем, что в 1932 г. в Шанхае работало 120 тыс. текстильщиков. И в это самое время шанхайские коммунисты рвали на себе волосы от того, что «красные профсоюзы распадаются со страшной скоростью. Возьмем пример с профсоюзом текстильщиков. В декабре 1932 г. в нем состояла одна тыс. чел. Весной этого года (1933 г.) он уже значительно сократился. В августе из двадцати ячеек осталось семь».

В начале 1935 г. ЦК Комсомола Китая обеспокоился тем, что «часто бывает так, что наши комсомольцы-рабочие не знакомы с подготовкой стачки у себе на заводе. В результате подобной изолированности, мы все глубже отодвигаемся на обочину рабочего движения. Мы не только не можем им руководить, но даже потеряли из виду его хвост!».

Шесть лет «восстаний» и «Советской власти» были годами глубокой отчужденности компартии от рабочего класса. Невзирая на призывы к оружью, обращенные к нему коммунистами, пролетариат ушел с политической сцены. Возрождение рабочего движения не может происходить ни отдельно от состояния экономической жизни, ни перепрыгивая необходимые этапы накопления силы в повседневной борьбе за локальные интересы.

В отличие от промышленного пролетариата, китайское крестьянство, которое занимало подчиненное положение относительно пролетариата во время революции 1925-1927 гг., начинало выходить на первый план. При благоприятном сочетании обстоятельств (нежелание правящих классов решать аграрный вопрос; намерение революционной силы привлечь крестьян к своей вооруженной борьбе против правящего режима; материальная помощь и политическая поддержка извне, как за пределами деревни, так и страны) крестьянские повстанцы могут сыграть заметную, хотя и не решающую роль в политической жизни страны.

Данные Мифа, тем не менее, сами по себе были любопытны. По его данным, из всех членов партии лишь 20% находилось в «белых» районах, а все остальные 300 тыс. коммунистов благополучно проживали в «освобожденных районах», т.е. в горах, джунглях, глухомани, отдаленной от главных железнодорожных ветвей и промышленных центров.

Таким образом, рабочий класс был оставлен своим «авангардом», который спешно вливался в стихию крестьянских выступлений, благо она в Китае переживала свой очередной пик. На скорую руку в Юго-Центральном Китае создавалась «Китайская Советская Республика».

Значительное место в многотысячелетней истории Китая занимали крестьянские войны. Периодически миллионы повстанцев свергали прогнившие империи и прокладывали путь к власти новой аристократии. В периоды, когда новая власть не успела еще укрепиться, бесчисленные бродячие группы бывших бунтовщиков еще долго будоражили страну.

Новое пришествие этой древней традиции на китайскую землю было вызвано революцией 1925-1927 гг. Впервые у крестьян появилась реальная надежда освободиться от вековых оков землевладельцев, образовывавших касту сельской аристократии. Разгром аграрного движения унес жизни тысяч его лидеров, но никто не был в состоянии уничтожить миллионы последователей этих лидеров. Многие бывшие активисты движения, не желая сидеть сложа руки, ушли в горы. Вместе с различными люмпенизированными элементами (дезертирами, разбойниками, сельскими безработными) они организовывали многочисленные партизанские группы, называвшие себя «красными армиями». Такие группы обычно возглавлялись членами деревенских парторганизаций КПК, либо коммунистами, спасавшимися от террора в городе.

Первая крупная «Красная армия» на основе этих групп сформировалась в апреле 1928 г. в горном районе Тинган на Юге страны. Здесь обосновался двухтысячный отряд повстанцев во главе с коммунистом-офицером Национально-революционной армии Чжу Дэ.

Ответом Чжу на русский Октябрь было его вступление в ряды КПК, что стоило ему немалых трудов: многие коммунисты в начале не доверяли ему как бывшему крупному полицейскому чину. Чжу был человеком дела, и предпочитал не отвлекаться на «бесплодные дискуссии» на возвышенные темы. Именно на плечах и костях таких абсолютно честных, но слабо разбирающихся в марксизме практиков, как Чжу Дэ, образовалась Китайская Красная армия.

В горах Чжу Дэ объединил остатки боевых групп коммунистов, скрывавшихся в этой местности. Эти группы только что были разбиты в самоубийственных вооруженных авантюрах Компартии. Одной из этих групп руководил некто Мао Цзэдун, который еле-еле унес ноги после руководимого им «победоносного» восстания. Вскоре был официально учрежден Четвертый корпус «Красной армии». Командиром его стал Чжу Дэ, политическим комиссаром - Мао Цзэдун. По более поздним данным КПК, в этом корпусе состояло 10 тыс. бойцов при двух тыс. винтовок.

Китайская «Красная армия» не была естественным результатом кульминационного периода нарастающего массового движения. Наоборот, она долго оставалась в изоляции от крестьянских масс. «Советы», искусственно созданные ею, обычно распадались сразу после ее ухода.

В горах Четвертый корпус пережил нескольких измен и массовое дезертирство, но был спасен от гибели, благодаря твердости военного руководства и стойкости рядовых коммунистов. Суровая зимняя погода также поневоле сплотила людей. В январе 1929 г. корпус ушел на южном направлении в поисках места, на котором можно было бы обосноваться. По словам самих командиров, «массы не понимали, что мы за люди. Во многих случаях на нас нападали как на разбойников». Во время боя с Гоминдановскими карателями, «корпус» потерпел жестокое поражение и около месяца метался по границам нескольких провинций.

«Красная армия не встретила поддержки масс. Нам трудно во всех отношениях: в поиске новых баз, ведении боевых действий, сборе информации... Пришлось переходить заснеженный перевал, чтобы избавиться от погони карателей. Иногда пробегаем по полсотни километров в день, а за последнее время мы четыре раза терпели неудачи в боях», - читаем походную сводку руководства Корпуса, отправленную им в ЦК партии.

В середине февраля 1929 г., пробравшись в южную провинцию Цзянси, предельно истощенные партизаны внезапно напали на гарнизон районного центра Жиким. Красноармейцы дрались, как загнанный в угол зверь: когда у них кончились патроны, в ход пошли приклады, камни и даже обломанные с деревьев ветки. Красные победили. Необходимая для них передышка была получена. На этом месте было решено устроить новую базу Красной армии. В марте этого же года к ней присоединился отряд другого известного полевого командира-коммуниста Пэн Дэхуая.

Личная биография Пэна была похожа на биографию Чжу Дэ, как две капли воды. Пэн родился в беднейшей крестьянской семье, много лет служил боевым офицером у разных генералов. За участие в террористических актах против крупных землевладельцев Пэн был арестован, но сумел сбежать из тюрьмы. Вдохновленный Русской революцией, Пэн вступил в Компартию.

К моменту присоединения отряда Пэна Четвертый Корпус насчитывал 2800 бойцов. Чтобы получить поддержку крестьянских масс, красноармейцы начали проводить на партизанской территории аграрную реформу, прерванную после 1927 г. Их ряды стали расти. Это были самые первые шаги по созданию «Советской Республики» в этих горных краях.

Недалеко от частей Чжу и Мао находилась другая «Красная армия» во главе с коммунистом Фан Жэмином. Чуть дальше, в горных районах провинции Хубэй, со своим красным отрядом действовал полевой командир Хэ Лун. Хэ Лун, будучи одним из известнейших «авторитетов» юго-центральных кланов «Триады», сделал блестящую военную карьеру. В 1927 г. он уже командовал одной из армий вооруженных сил «Левого Гоминдана». Будучи выходцем из деревни, Хэ сохранил тесные контакты с крестьянами и пришел в коммунистическое движение под влиянием подъема массового аграрного движения. В партизанской войне он быстро завоевал репутацию «неуловимого» из-за молниеносных нападений и внезапных исчезновений своего отряда.

Так в горах появлялось все больше «очагов» красных партизан...

Опасаясь растворения пролетарской партии в крестьянской массе, ЦК КПК часто предупреждал об опасности «мелкобуржуазной крестьянской психологии». В условиях переключения основной работы на партизанскую войну, пусть ведущуюся искрение сочувствующими идеям коммунизма командирами под контролем Компартии, эта опасность неизбежно должна была усиливаться. Коминтерн не только всерьез не пытался исправить эту реально существовавшую тенденцию, но и своим огульно-одобрительным подходом к крестьянским «Советам» фактически поощрял ее. Немудрено, в Москве нужны были «конкретные успехи».

В октябрьском письме Исполкома Интернационала своей китайской секции крестьянское повстанческое движение называлось «характерной чертой революционного подъема данного этапа». По мнению Интернационала, формально крестьянское партизанское движение являлось пока локальным, второстепенным фактором политической жизни страны, но «его усилиями вспыхнет во всем Китае мощный подъем революционного движения». Интернационал признал бессилье Компартии в городе, но так как «наступил новый подъем», то коммунисты должны по-прежнему проводить восстания.

В этом контексте партизанские армии под единым командованием КПК рассматривались Интернационалом как двигатель подъема, призванного довести революцию до победного конца. «Революционный подъем не только выражается в нарастающем (?) рабочем движении, но и в своей более законченной форме проявляется в вооруженной борьбе в деревне. Эта (вооруженная) борьба есть источник энергии новой революции».

В первые два года (1927-1928) своего существования, «Красная армия» еще не нашла свою социальную базу среди крестьянства. Она состояла в основном из разорившихся крестьян, сельских безработных, дезертиров гоминдановской армии и даже разбойников. Под командованием коммунистов эта армия люмпенов металась по горам и лесам, не умея создать себе ни одной постоянной базы.

Ругань руганью, но коммунисты и сами прекрасно знали о многих «подвигах» своих бойцов. Уже на Шестом Съезде КПК 1928 г. партия была озабочена «люмпен-пролетарской психологией», выражавшейся в «экспроприациях» с целью личного обогащения, практиковавшихся некоторыми красными отрядами. В одном партийном документе автор, раскритиковав вырождение отдельных красных партизан, назвал их «отъявленными головорезами, украшающими себя красными бантиками». Образ жизни бойцов этих выродившихся «красных армией» он не называл иначе как «бандитским». В 1930 г. один из работников ЦК жаловался на «пережитки люмпеновской замашки во многих партизанских отрядах», что на практике означало попросту мародерство. Даже отличник сталинской школы фальсификации Миф, однажды в газете «Правда» подтвердил «огромный процент» люмпенов в некоторых частях Китайской Красной армии.

Суть вопроса не заключается, разумеется, в люмпенах как олицетворении «абсолютного зла». К пролетарской революции могут активно присоединяться широчайшие слои народных масс, в т.ч. и люмпен-пролетариат. Проблема заключалась в огульно-одобрительном подходе КПК к крестьянской партизанщине. Выдав ее за нормальную «коммунистическую борьбу», КПК все дальше отходила от городского рабочего класса. Из промышленных центров ею направлялось все больше новых кадров в деревню на военную работу. Так Компартия пыталась подчинить крестьянскую стихию своим политическим целям. Но, отдаляясь от своего класса, коммунисты все чаще стали менять классовые интересы на собственные расчеты.

Официальная политика партии ориентировалась на «грядущий социальный взрыв», в котором Компартия будет играть ведущую роль. Перманентные разборки в верхах Гоминдана и затяжной экономический кризис рассматривались коммунистами как недвусмысленные симптомы «созревания» или даже «перезревания» революционности текущего момента. Красной армии отводилась роль «последнего толчка».

До «решающей битвы» КПК было поручено «развернуть политические стачки и манифестации, усилить партизанскую войну, вести среди масс пропаганду о необходимости свержения помещичье-буржуазной власти и создания диктатуры рабочих и крестьян...».

Когда в 1930 г. «революционный» генерал Чан Кайши с «прогрессивным» генералом Фэн Юйсяном что-то не поделили, страна оказалась на пороге гражданской войны. ЦК КПК тут же взялся готовиться к созданию «Временного Революционного Правительства». Это было в марте. В июне этого года война между двумя генералами уже шла полным ходом. Политбюро КПК в своей резолюции отметило «гигантское стремление масс к революции», и призвало партию активизировать подготовку всеобщего восстания. Тогдашний генеральный секретарь КПК Ли Лисань искренне ожидал прихода на помощь Китайской революции Красной армии из Советской России. Болтовня Коминтерновских теоретиков про «падение мирового капитализма» в связи с Великой депрессией 1929 г. так же была принята им за чистую монету. Энтузиазм в верхах партии действительно был неподдельный.

Ли Лисань иногда досадовал на пассивность рабочих масс, но уверял своих товарищей, что она исходит от избытка революционной энергии. «Массы нам говорят давно, - писал в своей статье Ли, - «Хватит нам читать Ваши листовки и газетки. Дайте винтовки! Когда будет восстание - придем непременно!». Сейчас мы обязаны сказать им: «Момент созрел, организуетесь!»». Ли полагал, что после начала восстания за ТРИ ДНЯ Компартия способна организовать 90 миллионов человек. «Нужен только небольшой толчок, и рухнет дамба с названием Гоминдан!».

Восстание напряженно готовилось коммунистами. К сожалению, сил оказалось маловато. В Шанхае в «Красную гвардию» было набрано 176 рабочих; центральные аппараты Компартии, Комсомола, и «красных профсоюзов» были соединены в «Революционно-Военный Комитет»; в столице гоминдановского правительства г. Нанкин местная организация КПК нашла нескольких солдат, готовых поднять вооруженный мятеж. Партизанские отряды в деревне получили приказ ЦК повсеместно нападать на город. «Местные бунты рассчитаны на захваты провинциальных городов... В перспективе эти захваты должны закончиться освобождением центральных регионов Объединенной Красной армией», - такую радужную картину рисовал своим подчиненным генсек Ли.

Восстановление законного порядка в Чанша началось с массового расстрела. Генерал-губернатор Хэй Зиан приказал своим молодцам не жалеть пороха. Пять тысяч горожан были перебиты, и только после панического обращения Торговой Палаты Чанша (городская организация местных буржуа) к центральной власти бойня, наконец, прекратилась.

Красная армия привыкла партизанить. Долгосрочная оборона крупных городов не отвечала ее основной тактике - внезапно напасть и быстро исчезнуть. «Мы не стремились к обороне города, поэтому и городская власть-то по сути дела не была создана», - так заговорили об этом позже, при разбирательстве в Москве ошибок Ли Лисаня, уже бывшего генсека КПК.

Вместе с Красной армией ушло несколько тыс. коммунистов и их сторонников. Бросив «серую, скучную» и, как им казалось, «бесполезную и бесперспективную» политическую работу на фабриках, заводах и в учебных заведениях и уйдя партизанить, сторонники Компартии вольно или невольно деклассировались.

На сентябрьском пленуме ЦК КПК Чжоу Энлай, только что вернувшийся из Москвы, передал «божье слово» из «святой земли»: «...В нашем ЦК есть товарищи, механически понимающие линию Интернационала. Для них Центральное Советское Правительство должно непременно находиться в Ухане или каком-нибудь другом городе из крупнейших промышленных центров... Это искажение позиции Интернационала». По мнению Интернационала, текущие задачи КПК - продолжал Чжоу - заключаются прежде всего в «соединении всех разрозненных красных частей в единую команду и расширении социальной базы революции. (...) Мы, следовательно, должны соединить изолированные до сих пор друг от друга отдельные освобожденные зоны; создать единое руководство разрозненно действующих отрядов Красной армии; мобилизовать еще большее количество народных масс; создать Центральное Советское Правительство с перспективой скорого переезда его в центр политической и хозяйственной жизни страны».

Миф из Москвы приказал партийцам КПК в меру «вести огонь по штабам», т.е. по бывшему ЦК, чтобы ликвидировать последствия политики Ли Лисаня, который «по собственной глупости» неосознанно саботировал и заблокировал верный курс Интернационала.

17 января 1931 г. ведущие лидеры этой фракции на своем совещании в Шанхае были арестованы тайной полицией Гоминдана. Вскоре они были расстреляны. Всего погибло двадцать пять человек. Среди них были такие выдающие коммунисты, как лидер железнодорожных профсоюзов Китая Хэй Мэнсион и основатель массового движения центрального региона страны Линь Иенан.

Возмущение и подозрение по этому делу внутри КПК были огромными. «Их заложили москвичи»,- шептались между собой партийцы. Ван Мин оставался невозмутимым. Ему больше незачем было беспокоиться. Центр оппозиции в партии был ликвидирован, а на желчные замечания многих старых товарищей можно не обращать внимания, благо «большевистское обновление» КПК все равно скоро завершится с помощью белого террора.

Новое руководство во главе с Ван Мином взяло курс на умеренный консерватизм. С конца 1927 года вся политика партии была, по сути, попыткой бюрократическими и авантюристическими методами совершить социалистическую революцию. Так как внутренняя классовая логика Китайской революции 1925-1927 гг. так и не была осознана китайской компартией, впрочем, как и марксистский метод в целом, то происходило сплошное неуклюжее подражание внешней стороне Русской революции 1917 г. С приходом Ван Мина компартия заняла позицию «глухой обороны». Стали беречь имеющуюся силу, при этом избегали обсуждения политических перспектив.

С июня по сентябрь 1931 г. во всех важных резолюциях ЦК КПК говорились только о текущих проблемах Красной армии и «освобожденных районов». Городская работа партии освещалась в виде «обеспечения надежного тыла для Красной армии», «помощи Красной армии в ее борьбе за окончательную победу», «пополнения Красной армии». Промышленные центры стали тылом горных краев. Когда-то Ли Лисань сказал, что «Советы в горах - это фарс». Теперь это главный курс партии. 11 сентября 1931 г. была официально учреждена Китайская Советская Республика и Временное Советское Правительство.

В свои лучшие времена (1932-1934 гг.) «Республика» включала в себя шесть отделенных друг от друга освобожденных районов. Все они были глухими сельскими местностями Юго-Центрального Китая. О размерах «Республики» пресса Коминтерна в разное время давала противоречивые сведения. Сообщалось о 50, 75, 80 и, наконец, перед падением Республики - 90 миллионах жителей и полутора миллионах квадратных километров ее территории.

Красная армия, как говорили в народе, была похожа на «коня с крыльями». Имелось ввиду, что ее действия отличались предельной мобильностью и непостоянством. В лучшие времена армия Чжу Дэ охватывала до 67 районов из 81-го только в одной провинции Цзянси. Но из них всего лишь в 17 районах сумели образовать стабильные освобожденные территории. Их население составляло около трех миллионов человек. Во всех остальных районах ситуация была намного менее стабильной, и они смахивали скорее на партизанские, а не освобожденные территории.

Численность Красной армии и всевозможных партизанских отрядов местного значения никогда досконально не считалась самой Компартией. В 1932 г. несколько независимых китайских социологов, опираясь на официальные данные, предоставленные КПК, пришли к следующему осторожному выводу: численность регулярных войск Красной армии насчитывала около 151 тыс. чел., вооруженных 97 тыс. 500 винтовками.

Ван Мин и его опекун Миф в конце 1933 г. громогласно сообщили мировому пролетариату о 350 тыс. бойцов в рядах Китайской Красной армии. О мифичности этой цифры свидетельствовали данные ЦК КПК, в ту пору находившегося в Шанхае. По статистике ЦК, численность крупнейшего соединения в Красной армии под командованием Чжу Дэ никогда не превышала 70 тыс. чел., войско легендарного Хэ Луна еще меньше - у него в строю никогда не было больше 10 тыс. бойцов. Об остальных частях Красной армии и говорить нечего.

Партизанские войны сами по себе требуют не численности, а мобильности. Крестьянские ополченцы составляли второй эшелон вооруженных сил Советской Республики. Они выполняли функции разведки, охраны и мелких нападений на врагов.

Несмотря на свою материальную слабость и малочисленность, Красная армия долгое время казалась воистину непобедимой. В течение пяти лет партизаны отбили четыре похода Гоминдановской армии против них. Имея за собой такие преимущества, как поддержка крестьянства, прекрасное знакомство с местностью и мобильность, красноармейцы громили своих противников, пришедших «наводить порядок», дивизию за дивизией. Оружие добывалось исключительно в боях. Проведение аграрной реформы в советских районах действовало на Гоминдановских солдат сильнее пушек: армия Чана состояла из одних крестьян, и каждый ее поход на «краснобандистские районы» сопровождался массовыми предательствами Гоминдановских солдат в пользу «бандитов» - всем хотелось иметь свою землю.

Иностранные журналисты недоумевали, как эта «европейская идея о социализме» нашла столько энтузиастов в глухих уголках азиатского континента. «Невероятно. Но это факт, - писал один из них, - крестьяне идут на смерть, чтобы помочь красным. Что хорошего они нашли в этих марксистах?». Красная армия в каждом месте, куда бы она ни пришла, разгоняла землевладельцев, сжигала все долговые бумаги. Этого было достаточно, чтобы миллионы соглашались умереть за свою Советскую власть.

Министр обороны правительства Чан Кайши однажды публично возмутился по поводу «бандитской натуры» жителей партизанских районов. Он назвал ее главной причиной срыва всех военных планов по «освобождению» этих самых «бандитских» жителей. Сам Чан Кайши тоже жаловался на «несознательность» населения «краснобандитских районов». В 1933 г. в своем интервью японскому журналисту он заявил, что его армия «не в состоянии отличить мирных жителей от бандитов», потому что «бои в этих местах идут круглосуточно. (...) Красные банды подкарауливают наши части на каждом шагу». Вся история военных походов на партизанскую Республику была также историей взаимных претензий друг к другу генералов Гоминдана, переходов целых батальонов и полков правительственных войск на сторону партизан, в ответ на которые Генеральный штаб Чан Кайши изощрялся в изобретении новых карательных способов против собственного народа. В пятый поход, состоявшийся в 1933 г., был отправлен без малого один миллион солдат и триста боевых самолетов, чтобы «освободить народ от коммунистического ига».

Поставленная перед Красной армией цель «захватить один-два центральных города» никогда так и не была достигнута. Даже находившийся в окружении партизанских территорий г. Ганьчжоу все время оставался в руках правительства. Красная армия не имела более серьезного успеха, чем кратковременный захват г. Жанжоу (провинция Фуцзянь) в апреле 1932 г. Усиливающаяся военная и экономическая блокада постепенно душила ее в горных «очагах». «Советская Республика», оставаясь деревенской, задыхалась.

Натуральное хозяйство в китайской деревне в конце 1920-х годов исчезло вчистую. Крестьяне продавали на рынках рис, бамбук, масло и кое-какую бумажную продукцию, на вырученные деньги покупали предметы первой необходимости. Соль, материю, спички, керосин привозили крестьянам коммерсанты из городов. Торговля в Советской Республике оставалась под контролем частных коммерсантов, имеющих возможность в обход блокады продолжать свой бизнес. Обычно коммерсанты в деревне одновременно являлись и землевладельцами, и ростовщиками, и нанимателями рабочих.

Нельзя сказать, что коммунистическая партия не видела опасности роста влияния кулачества. Но ее борьба с этой тенденцией ограничивалась расстановкой надежных кадров (желательно с городским происхождением) на ключевые административные посты (что называлось «усилением пролетарского руководства революцией»). Если в те годы Гоминдановский террор все же не смог вырвать коммунистов с корнями из рабочего класса, то «усиление пролетарского руководства» этого добилось. Революционный рабочий, став профессиональным революционером, сохраняет связь со своим классом, если занимается политической работой в его среде; в партизанской армии бывший рабочий превращается в деклассированного «профессионального бунтовщика» с красным флагом.

Подлинное пролетарское руководство должно было объединить бедняков и середняков с сельскими рабочими в общей борьбе с сельской буржуазией. Эта борьба может победить только тогда, когда городское рабочее движение сумеет взять контроль над производством и распределением промышленных товаров, от которых всецело зависит современное сельское хозяйство. Значит, аграрная революция и рабочая революция должны сливаться в единое целое.

В случае победоносной пролетарской революции в такой отсталой стране, как Китай, преобразование сельской жизни все равно происходило бы с колоссальными трудностями. Эта проблема в Советской России к концу 1920 годов встала в полный рост. Пришлось прибегать к методам гражданской войны, чтобы раздавить кулацкую контрреволюцию с ее «хлебными забастовками».

Ситуация в «Советской Республике» Китая обстояла куда серьезнее. Эти мятежные села, раскинутые по горам, не имели у себя элементарной промышленности; сам Китай находился под двойным гнетом империализма и местного финансового капитала. Без пролетарской революции все героические подвиги коммунистов в партизанской войне должны были оказаться бессмысленными. Тем не менее, КПК насмерть отстаивала свою теорию о «двухэтапной революции» - сначала буржуазно-демократической, потом социалистической. Поражение в 1927 г. физически отдалило Компартию от рабочего класса, курс на ведение крестьянской войны идейно превратил КПК в некое подобие партии социалистов-революционеров в царской России. Эсеры предлагали в свое время «радикально-широкую социальную и аграрную реформу» в рамках капитализма. До 1927 г. Компартия заставляла рабочий класс подчиняться буржуазии как «единому центру Национальной революции», теперь она сделала упор на крестьянство как единственный оплот опять-таки буржуазно-национальной революции.

Коммунистам в своих «советских» мирках, хочешь или не хочешь, приходились считаться с реальностью, чтобы (хотя бы физически) выжить. Без связи с коммерсантами, «гордые советские граждане» и вкус соли забыли бы. Несмотря на наличие «Красной армии» и «Советской власти», на «освобожденных территориях» продолжали господствовать капиталистические отношения. Кулаки, пользуясь моментом, взяли под контроль результаты аграрной реформы. Именно они получили львиную долю земли сельской аристократии, именно они, лучше организованные по клановому принципу, стали возглавлять многие местные Советы. Так как деревенская жизнь была подчинена воле торгового капитала и внешнего рынка (за пределами освобожденных зон), сельская буржуазия (т.е. кулаки и коммерсанты) естественно оставалась правящим классом. Коммунистическая партия и ее Красная армия в этом случае сыграли роль социальной буферной зоны, причем временной. Жизнь снова подтвердила ту истину, что винтовка сама по себе не рождает власть рабочих и крестьян.

ЦК КПК в 1929 г. признал: «Из-за политики единства с кулаками, интересами сельского пролетариата пришлось частично пожертвовать... Из-за боязни возможной измены кулачества, мы вынуждены были постоянно урезонивать сельских рабочих в их требованиях к работодателям». В 1930 г. в провинции Фуцзянь местным партизанам пришлось заключить соглашение с коммерсантами, чтобы «разрешить трудности со снабжением необходимыми товарами». По этому соглашению коммунисты обязаны были, по материалам, предоставленным ЦК партии, «не только защищать безопасность купцов, но и освободить их от всех видов налогов, хотя даже крестьяне платили 15% земельных налогов... Местная Советская власть была бессильна перед дороговизной цен, но в то же время сознательно ограничивала экономическую борьбу сельских рабочих».

На Первом Всекитайском Съезде Советов, тайно созванном в мае 1930 г. в Шанхае, было принято решение открыто сотрудничать с кулачеством на территории «Советской Республики». Коммунисты зашли так далеко, что Ван Мину, новому вождю партии, пришлось критиковать работу в советских районах: «Наши товарищи из-за боязни оттолкнуть кулачество не хотят организовывать сельских рабочих. Как можно так поступать?! В таком случае мы больше не пролетарская партия... Кулаки во многих местах (в советских районах) занимают доминирующее положение. Их представители во власти и в партии играют немаловажную роль. Они выдают кулацкие интересы за общекрестьянские... Естественно, они блокируют процесс самоорганизации сельских рабочих, наемных работников мастерских и торговых лавок. Кое-где «защита интересов малого предпринимательства» была поднята до уровня официальной политики. В результате подобной политики, сельский пролетариат неизбежно ущемляется».

Исполком Коминтерна в конце 1930 г. так констатировал итоги трехлетней практики китайских Советов: «Важнейшие задачи аграрной революции пока не решены. Кулаки и даже часть помещиков проникают в партию, Советы, Красную армию. Стремление кулаков делить помещичьи земли по принципу, чье хозяйство крепче, того и больше наделять землею, не встречает достойного отпора. Устанавливается размер «законного имущества», положенного каждому землевладельцу. Тех богачей, у кого имущества оказались меньше этой нормы, запретили экспроприировать... Кое-где дошло до легализации ростовщичества. Комбеды по сути не дееспособны, а сельские рабочие до сих пор не объединены в профсоюзы».

В 1931 г. ситуация не улучшилась. «Две трети Советов находятся в распоряжении кулаков... Кулаки занимают большинство важных постов в Советах», - сообщала в то время пресса одного из «Советских районов». В 1933 г. официальная власть «Центральной Советской территории» заявила, что «земля была поделена несправедливо. Кулаки и бывшие крупные землевладельцы получили лакомые куски. Еще барствуют многие сельские богачи... Немало и таких, которые проникают в Советскую власть, чтобы отстоять свои кулацкие интересы. Земельная проблема вроде бы решена, но при подробном разборе можно увидеть, что все лучшие участки земли остаются за наиболее богатыми слоями населения».

Мао Цзэдун, Председатель Республики, в своей критической записке негодовал: «Кулаки прикидываются просоветски настроенными, клянутся в своей преданности аграрной революции... Активные ребята, пишут хорошо, говорят красиво, и в какой-то момент сумели пробраться к нам. Имеется масса свидетельств, что кулаки контролируют ныне значительную часть Советов и этим вовсю пользуются». Мао в своей записке заявлял, что «80% территории, два миллиона населения Центральной советской территории находятся под контролем таких редископодобных коммунистов».

В январе 1934 г. на Втором «Съезде Советов» Мао в своем докладе упомянул следующий факт: летом 1933 г. «на Центральной Советской территории при проверке было обнаружено 6988 крупных землевладельцев и 6638 кулаков. У них были конфискованы их огромные земельные участки и имущество на 606916 юаней». Но такие паллиативные меры в конце концов не могут противостоять законам классовых отношений. В конце 1933 г. давно обещанный пересмотр результатов аграрной реформы был отложен Советским Правительством до лучших времен, «ввиду того, что это решение (о пересмотре) негативным образом повлияет на сбор текущего урожая».

Таким образом, сельский пролетариат оказался не опорой Советской власти, а ее головной болью. Только в «Центральном Советском районе» наемные работники составляли больше двух сотен тыс. чел. По одному-два человека или небольшими группами они работали на полях, в мастерских или лавках. Сельские рабочие занимают вспомогательное положение в сельском хозяйстве. Капиталисты не могут обходиться без рабочих, крестьяне могут. Сельские рабочие живут за счет продажи собственной рабочей силы, в этом смысле они пролетарии, но работают они отдельно друг от друга и никакой самостоятельной роли в экономике не играют. Этот отряд рабочего класса никак не способен вести независимую политическую линию. Их социально-экономическое положение существенно изменится лишь тогда, когда сельское хозяйство в Китае будет поставлено на современный лад. Осуществить это опять же было невозможно для «Советской Республики». На любое малейшее улучшение положения сельских пролетариев со стороны Советской власти, крестьяне отвечали увольнениями своих рабочих, а коммерсанты - бойкотом, что весьма болезненно отражалось на жизни «Советской Республики».

В конце 1931 г. был издан «Трудовой Кодекс Советской Республики Китая». В нем был установлен восьмичасовый рабочий день для взрослых рабочих, шестичасовый рабочий день для молодежи в возрасте от 16 до 18 лет, а также четырехчасовый рабочий день для подростков. Также был установлен уровень минимальной зарплаты, условия охраны труда и другие меры, направленные на улучшение положения рабочих.

Как эти меры реализовались? - «Кодекс предназначается для рабочих, занятых на крупном производстве в больших городах, в экономически отсталых советских районах нельзя применять его догматически», - стыдливо признало Советское Правительство в одном из своих постановлений. Партийные комитеты докладывали, что «многие товарищи считают, что Трудовой Кодекс не реалистичен - агитка чистейшей воды... Боремся с этим уклоном, пока безрезультатно». Одним из доводов против введения восьмичасового рабочего дня было... отсутствие часов! Время попросту нечем было считать.

По решению Советской власти уровень зарплаты сельских рабочих был поднят вдвое, а рабочее время сокращено - и все рабочие были уволены. «Крестьяне не довольны, рабочие сомневаются в эффективности наших решений», - рассказывал член Советского Правительства Ло Фу журналистам Советских районов. «Принимая такие решения, нужно было поинтересоваться мнением крестьянства», - продолжал Ло. - «У меня на рабочем столе лежит пачка заявлений от коммерсантов и других работодателей. Судя по ним, видимо, механическое применение Трудового Кодекса не способствует торговле. Помогая ученикам, работающим в мастерских и торговых лавках, мы не должны оставлять без внимания и интересов работодателей».

Ло Фу пришел к выводу, что рабочие «конечно же хозяева Республики, но одновременно и эксплуатируемые». Их чрезмерные требования, или (не дай бог) забастовки, «угрожают единству рабочих и крестьян». Вот так на деле выглядела «демократическая диктатура рабочих и крестьян».

Профсоюзная работа в «Советской Республике» тоже шла из рук вон плохо. Бывало, в течение года обнародовались разные, порой фантастические официальные данные о численности профсоюзов - 14тыс., 30 тыс., 150 тыс., 229 тыс., 2 млн. 200 тыс.! В 1932 г. находившийся в Шанхае ЦК партии в директивном письме профсоюзным работникам Советских районов был возмущен тем, что в Советских районах «принимают в профсоюзы черт знает кого: кулаков, помещиков, лавочников, надсмотрщиков рабочих, монахов, ростовщиков, только не рабочих. (...) Большинству сельских рабочих отказывается в приеме в профсоюзы под самыми ничтожными подлогами».

«Партизаны все меньше сражаются с гоминдановскими частями», - писал один из членов Советского Правительства Ло Мэй, - «И все больше занимаются бандитизмом. Число дезертиров среди них растет. Дисциплина регулярных частей Красной армии тоже расшатывается... Неподчинение приказам, грабежи... некоторые партийные работники богатеют на глазах: количество их чемоданов увеличивается просто сказочными темпами».

Чжоу Энлай развернул кампанию против «разочарования, колебаний, пассивности, усталости, паники и скептицизма». А пока неунывающий Чжоу до хрипоты боролся со злым духом скептицизма, другие лидеры не переставали жаловаться на охладевшее отношение масс к Советской власти. Они пришли к выводу, что непостоянность, свойственная партизанской войне, оттолкнула от себя массы: «Народ говорит: белые пришли - грабят; красные пришли - грабят».

Чан Кайши в это время не дремал. В своем очередном походе против «красных бандитов» он применил целый комплекс новых тактических приемов, разработанных его европейскими советниками. По их плану, миллионная карательная армия Чана должна была медленно двигаться крупными соединениями (вокруг территории «Советской Республики» строились аж четыре кольца сплошных боевых позиций); при взятии очередного села, войска не должны были в него сразу входить, и только после длительной бомбежки авиации и артиллерии следовало «зачистить» село карателями из пехоты. С карателями работали многочисленные военные инструкторы США, Британии, Германии, Японии, Италии. Вокруг Центрального Советского района медленно затягивалась огневая петля.

На помощь карателям пришел голод, вызванный системой эмбарго в отношении мятежной территории. Эта система была создана специалистами карательной армии с величайшей аккуратностью и профессионализмом. Собственный урожай и запасы зерна Центрального Советского района погибли после применения карателями тактики «сожженной земли». Дольше оставаться в этом районе для Красной армии означало только одно - верную смерть.

В августе 1934 г. десятитысячное войско красноармейцев с боями перешло линию фронта. Оно ушло в западном направлении. В ноябре этого же года основные силы во главе с Чжу Дэ умчались туда же. Прорвав подряд четыре кольца окружения, красноармейцы навсегда покинули свою родную «Советскую Республику».

10 ноября 1934 года солдаты Чан Кайши вошли в столицу Советской Республики - маленький, пыльный районный центр Жиким. Чан имел право себя поздравлять: пусть он не смог, как хотел, «замочить» всех красных бандитов, но все же выкинул их вон из Юго-Центрального Китая на холодный и малолюдный Запад.

«Когда все красные бандиты, все коммунисты-контрреволюционеры будут уничтожены окончательно - а я вам это обещаю - тогда и наступит всеми нами ожидаемая победа Национальной революции», - восторженно обнадеживал Чан Кайши весь китайский народ в своем радиовыступлении по поводу падения «бандитской Советской Республики».

Красная армия все дальше уходила от Советской Республики... Бойцы ее не знали еще, что им предстоит совершить «Великий Поход», который в скором будущем потрясет мир. Но с политической точки зрения, уход КПК в Западный регион только усугубил ее и без того очень тяжелое положение. Поражение Советской Республики на Юге страны не уничтожало, конечно, партизанскую войну, как спал и видел «революционер» Чан Кайши. Но крестьянское повстанческое движение пришло из-за этого в упадок. Городское рабочее движение, существовавшее параллельно с вооруженной борьбой крестьянства в деревне, тоже не выиграло от краха «Советской Республики». Наоборот, из-за этого оно в еще большей степени пошло на убыль: активы левого и рабочего движений (не только, и не столько члены КПК) были обескуражены этим поражением и в массовом порядке деморализовались. Ведь для леворадикальной молодежи Китая 1930-годов КПК со своей легендарной Красной армией при всех своих недостатках оставалась единственной реальной альтернативой гнилому и кровавому гоминдановскому режиму. Лопнул грандиозный политический миф, и никто не был способен заполнить этот вакуум.

Такие империалистические хищники, как США и Британия, в отличие от своего японского коллеги, базировались на высокоразвитой тяжелой промышленности. Именно от них, а не от Японии, китайская экономика десятилетиями получала как основные промышленные товары, так и необходимые кредиты на собственное развитие. Дальнейшее проникновение финансового капитала США и Британии на китайский рынок позволяло, и даже требовало определенного развития своего младшего партнера.

В свою очередь, намерение японского капитала безраздельно господствовать на китайском рынке, овладеть целиком людскими и природными ресурсами этой страны не только противоречило интересам других мировых держав, но и поставило под угрозу само существование китайской буржуазии. Естественно, что эта буржуазия искала заступников в лице США и Британии.

Со своей стороны, Гоминдановское правительство боялось потенциального подъема массового движения, вызванного японской агрессией, сильнее, чем самой агрессии. Пытаясь обойти массы, правительство делало ставку на разные тайные переговоры, чтобы вразумить ненасытных японских хищников. Недовольство в китайском обществе действиями властей неуклонно росло, и оно искало себе выход.

Раньше всех взбунтовалось студенчество. В декабре 1931 г. сотни тысяч молодых людей в разных регионах станы вышли на улицу. Прежде всего они разгромили местные комитеты Гоминдана; после этого студенты начали энергично захватывать поезда, чтобы приехать в столицу «проучить начальствующих людей». Мэр Шанхая под давлением этих выступлений подал в отставку. В Нанкине было разгромлено Министерство иностранных дел Китая. Как и в 1919 г., опять был избит министр иностранных дел, который с позором был изгнан в отставку. Чан Кайши на встрече с делегацией манифестантов рыдая, дал клятву: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Я немедленно еду на фронт!». Сразу же после этой встречи по приказу Чана произошел кровавый разгон манифестантов, они были выгнаны из столицы.

Студенческие волнения вскоре пошли на убыль. В 1919 г. подобное движение подняло все общество, в 1931 г. оно оказалось в изоляции. В 1919 г. китайская буржуазия, вдохновленная своими экономическими успехами во время Первой мировой войны, поощряла патриотическое движение. В 1931 г., запуганная недавней революционной бурей, она изо всех сил давила все живое, исходящее снизу, что могло снова вызвать энтузиазм масс. В 1919 г. рабочие быстро отреагировали на молодежное выступление солидарной поддержкой, вслед за ними в антиимпериалистическую борьбу вступили миллионы крестьян. В 1931 г. рабочие еще оставались политически пассивными после разгрома 1927 г.

Движение по бойкоту японских товаров все же дало глоток свежего воздуха отечественной промышленности. Наряду с ее оживлением значительно участились стачки. Забастовочное движение шло самотеком, везде и всегда оно подавлялось силой. Рядовых забастовщиков избивали и убивали, а их вожаков подкупали либо они исчезали бесследно. Казенные профсоюзы были безвольными, а все «боевые» рабочие организации так или иначе находились под контролем «Триады», т.е. организованной преступности. Не было ни одной политической партии, которая была бы признана среди широких слоев рабочего класса как своя.

В отличие от таких профессиональных лгунов, как Миф в Москве, местные коммунисты не боялись признать, что попытки Компартии оседлать патриотическое движение не увенчались успехом. После маньчжурских событий коммунисты пытались развернуть патриотическую кампанию среди шанхайских рабочих. Вот результат: «Рабочие массы не активно принимают участие в антиимпериалистической борьбе», - сообщала партийная газета КПК «Красная знамя». - «Красные профсоюзы не в силах сплотить массы вокруг себя, и нам не удается соединить классовую борьбу с борьбой за национальное спасение. Рабочий класс, в особенности шанхайский, хотя и сильно взволнован последними событиями в Манчжурии, но не обращает внимания на наши лозунги, такие как «Долой японских оккупантов!» или «Позор оккупации Манчжурии!»... Потому что эти лозунги не связаны (с точки зрения рабочих) с наболевшими вопросами их обыденной жизни, например, борьбой за увеличение зарплаты, освобождение от квартирной платы, и т.п. Очевидно, чисто патриотические лозунги не способствуют рабочей борьбе».

Помимо Компартии, вопреки свирепствовавшим репрессиям, в это время в Шанхае поднималась новая стачечная волна. Рабочие текстильной кампании «Ион Ан» (в результате бойкота японских товаров прибыль этой компании увеличилась в несколько раз) требовали добавки к своей зарплате. Их декабрьская стачка была подавлена военизированными подразделениями полиции. 7 января 1932 г. 60 тыс. рабочих с 34 шанхайских заводов, принадлежащих японскому капиталу, поднялись на всеобщую забастовку. Причины были чисто экономические - задержка зарплаты и увольнения. Через две недели голодные стачечники вынуждены были сдаться на милость хозяев, держаться дальше было нечем.

28 января 1932 г. крупное соединение японской морской пехоты высадило десант в Шанхае. К удивлению Чан Кайши, городской гарнизон без его приказа вступил в бой. Семь лет назад в этом городе гибель нескольких студентов привела к всеобщей забастовке, сегодня же громадное число рабочих хранит молчание (большинство из них уже потеряли работу из-за войны). Рабочий район Жабэй был разрушен обстрелами японской артиллерии, но и этот факт не мобилизовал жителей района на какое-либо организованное сопротивление. Они представляли собой толпу, а не единый кулак, каковым они были всего четыре года назад.

Горе-коммунисты продолжали вздыхать: «Работа нашей партии на заводах не последовательна, не жизнеспособна». ЦК партии неустанно критиковал местные организации за то, что они «не умеют выявлять патриотическую часть рабочего движения».

Бессилие Компартии было напрямую связано с ее позорным поражением в 1927 г. Именно победа Гоминдановской контрреволюции расчистила путь японской агрессии, именно распад массового движения в 1927 г. и последующие пять лет белого террора дезорганизовали массы. Крошечная КПК теперь рассчитывалась за свои преступления во время революции 1925-1927 гг.

Политические конкуренты Чан Кайши один за другим рванулись возглавлять патриотическое движение. Фэн Юйсян вывесил знамя «Армии Национального Спасения», правда только до тех пор, пока Чан его не пригласил занять пост своего заместителя. В ноябре 1933 г. группа опальных лидеров Гоминдана в провинции Фуцзянь возглавила «Народное Правительство Китая», созданное взбунтовавшимися военными. Чан Кайши был объявлен ими национальным изменником. В своей авантюре эти политиканы зашли так далеко, что себя называли чуть ли не «подлинными коммунистами». Чан, усмехаясь, выписал банковские чеки на все имена главных инициаторов этой комедии. Сим священным ритуалом закончилось короткое существование «Народного Правительства».

Мелкобуржуазные демократы заняли более принципиальную позицию в отношении режима. Но их «организации» никогда не выходили за рамки салонных тусовок. После убийства Дэн Яньда его партия «Третий путь» распалась. Остальные либеральные оппозиционеры группировались вокруг региональных политиков либо амбициозных генералов, которые вели непрекращающиеся интриги против Чан Кайши с надеждой подсидеть его.

Военная диктатура Гоминдана была неустойчива, неэффективна и насквозь коррумпирована. Тем не менее, проводя все время в перманентных кризисах, провалах, скандалах, этот режим был поразительно стабилен. Общество балансировало на грани всеобщего социального взрыва, который за все эти годы так и не произошел. Пролетариат не мог, а буржуазия не хотела менять жизнь.

После 1929 г. в Китае появилось троцкистское движение. Ядро его состояло из вернувшихся в Китай коммунистов-студентов Университета имени Сунь Ятсена в Москве. Привезенные ими документы Левой оппозиции по Китайской революции привлекли группу Чен Дусю, исключенную за свою критику путчистской политики партии. В 1933 году они вместе образовали партию с названием «Союз коммунистов». Основная работа СК была направлена на рабочее движение. В короткое время работа стала приносить плоды. В Шанхае и Гонконге была создана целая сеть рабочих ячеек, а в 1932 г. большинство шанхайских рабочих-партийцев (около трех сотен) КПК перешло на сторону троцкистов.

В середине 1930 годов КПК стала уделять куда больше внимания работе с национальной буржуазией, либеральной интеллигенцией и прочими «прогрессивными силами». И троцкисты остались единственной левой организацией, четко ориентированной на ведение политической работы среди рабочих, занятых на крупном производстве. Поэтому основная тяжесть белого террора, направленного против левых активистов в рабочем движении, выпала на долю троцкистов. В 1932 г. Чен Дусю и еще одиннадцать ведущих китайских троцкистов были арестованы и приговорены к разным срокам заключения. В течение пяти лет провалились еще три центральных комитета «Союза Коммунистов». Часть арестованных товарищей была расстреляна властями, часть умерла от пыток и невыносимых условий содержания.

«Лево-патриотическая интеллигенция» Китая, развернувшая в то время широкую правозащитную деятельность, с подачи КПК обычно отказывалась заниматься защитой заключенных троцкистов. «Союз коммунистов» не мог реально защищать своих заключенных товарищей, так как у троцкистов отсутствовали серьезные связи с интеллигенцией. В тюрьмах «правительства Национальной революции» без поддержки извне заключение для «политических» обычно было равно смертному приговору. Выживших из заключенных троцкистов были единицы.

В 1931 г. руководство КПК вдруг выдвинуло лозунг «За демократическую власть на основе всеобщего голосования!». На недоуменные вопросы партийцев, которые привыкли связывать эту позицию со зловещим троцкизмом, ЦК повышенным тоном заговорил о какой-то «железной дисциплине» и «большевистской монолитности». Этим политическим штампом всем заткнули глотки. Подлинная причина в изменении партийной политики (хотя бы на уровне риторики) заключалась в попытке ЦК партии более гибко находить общий язык с массами. Но сталинисты не могли признать, что троцкисты правы, когда они называют многолетнюю возню КПК с ее крестьянской «советской властью» бессмыслицей. И лидеры КПК встали в такую позу: мы создавали Советы, и это было правильно, теперь мы выступаем за буржуазную демократию, и это тоже правильно! А троцкисты служат антинародному режиму Чан Кайши, и все тут!

Уход Красной армии из «Советской Республики» означал его двойное поражение: военное, но преимущественно политическое. Эпопея «Великого Похода» не только была примером невиданного героизма Красноармейцев, но и демонстрацией краха десятилетней политики Коминтерна в отношении китайской революции. Много времени и крови утекло, пока люди не поняли всю лживость и утопичность болтовни о «нарастании революции» через вооруженную борьбу в деревне. Падение «Советской Республики» навсегда похоронило этот миф.

Разразился новый кризис в КПК. Ее хилые городские организации, который год живущие ожиданием чудесного прихода «могучей Красной армии», чтобы решить свои неисчислимые проблемы, были шокированы неожиданным (для них) поражением Китайской Советской Республики. Организационный развал партии побил новый рекорд. Немало молодых коммунистов, разочаровавшихся в «великом обмане коммунизма», стали тайными провокаторами или открытыми офицерами-следователями жандармерии, специализировавшимися в области борьбы с левым движением. Еще недавно эти парни и девушки ревниво боролись с «троцкистами - наймитами Чан Кайши», теперь же они ведут допросы арестованных «коммуняк-троцкистов» так же ревниво и с искренней ненавистью.

В 1936-1937 гг. КПК из крупных городов страны не то чтобы исчезла куда-то, она растворилась в воздухе. Лидеры партии в это время, сидя в пещерах своего последнего убежища, слали проклятия ренегатам своих рядов. Но осталось совсем немного до того времени, когда сами «незыблемые вожди» начнут снова клясться в верности идеям Сунь Ятсена, «товарищу Чан Кайши» и единству с патриотической, прогрессивной частью буржуазии «во имя национального спасения Китая».

Троцкисты по-прежнему останутся для КПК наймитами... нет, не товарища Чан Кайши, а Гитлера. Война с Японией была уже не за горами. Партизанские отряды троцкистов будут атакованы и уничтожены совместными операциями войск Гоминдана и КПК; в тылу троцкистов будут бросать в концентрационные лагеря по настоянию КПК; забастовки, организованные троцкистами, будут срываться штрейкбрехерами, присланными Компартией. Все это произойдет в недалеком будущем во время антияпонской войны 1937 - 1945 гг.

В июле 1935 г., когда Китайская Красная армия продолжала свой «Великий Поход», в Москве на своем Седьмом Конгрессе Коминтерн завершил новый политический поворот. Разгром Компартии Германии, крупнейшего отряда революционного пролетариата Европы, и приход Гитлера к власти нарушили политическое равновесие послевоенной Европы. «Антикоминтерновский Пакт», заключенный Германией с Японией был явной угрозой новой военной интервенции против СССР. Советская бюрократия в панике бросилась из одной крайности в другую. Британия и Франция, вчера еще клеймившиеся как главные организаторы антисоветского «Священного Союза», теперь характеризуются Коминтерновской прессой как «миролюбивые, демократические державы» и потенциальные союзники СССР в единой антифашистской борьбе.

К этому времени все национальные секции Коминтерна во все большей степени становились разменной монетой советской дипломатии. По приказу Москвы эти секции либо перестали активно бороться с буржуазией, чтобы поощрять просоветскую политику этих стран (Франция, Чехия), либо превратились в лоббистов чистейшей воды государственных интересов СССР (США, Британия).

В расчетах советской бюрократии 1930 годов Китай занимал ключевое положение. Вероятность японской интервенции в СССР определялась тем, насколько тяжело приходилось японской армии в китайской кампании. Препятствовать участию Китая в «Антикоминтерновском Пакте», и по возможности привлечь его в общий антифашистский фронт - такова была одна из приоритетных задач советской дипломатии в середине 1930-годов. Падение «Китайской Советской Республики» не оставило Москве надежды на то, что китайские коммунисты смогут самостоятельно выполнить эту задачу. Значит, деваться некуда, придется товарищу Сталину «потолковать с товарищем Чаном». Первым подарком товарищу Чану должна стать самоликвидация Китайской Красной армии. Московские вожди не сомневались в том, что «большевизированный» ЦК КПК выполнит эту почетную работу без сучка и задоринки.

В 1933 г. Ван Мин в своей открыто опубликованной статье отмечал, что «не свергнув режим Гоминдана, этот режим компрадоров, режим национального позора и национальной катастрофы, нельзя вести речь об успешной освободительной войне с японской агрессией». На свержение Гоминдана, по словам Ван Мина, «направляется вся сила Красной армии». Два года спустя на Седьмом конгрессе Коминтерна в его выступлении прозвучал иной тон: «Кроме единого антиимпериалистического фронта, КПК не видит иного способа мобилизации всей китайской нации на борьбу за национальное спасение». В этой ситуации КПК «обращается ко всему народу, всем партиям, массовым организациям, ко всем известным политическим и общественным деятелям, к вооруженным силам страны с призывом сообща организовать Народное Правительство Национальной Обороны и единую армию антияпонского сопротивления».

Последующие события показали, что выступление Ван Мина было первым шагом к новому соглашательству КПК с Гоминданом. В западной части страны после «Великого Похода» не утихали боевые столкновения между Красной армией и войсками Гоминдана. Это обстоятельство заставило партийное руководство совершить этот поворот поэтапно. Недаром Ван Мин в своем выступлении назвал Гоминдан «отъявленным надсмотрщиком китайского народа, служащим империализму», а Чан Кайши «компрадором номер один».

В течение всего 1936 г. Компартия провела ряд переговоров со всеми антиправительственными силами: от прогрессивных генералов типа Фэн Юйсян до патриотических демократов типа Сунь Ко (помните его шедевр «Революция и массы»?). Все было тщетно. Чем дальше, тем яснее становилось, что сотрудничество с буржуазией (пусть с оговоркой «патриотической») неизбежно привет к новой дружбе с Чан Кайши, ведь он и был живым воплощением политической власти буржуазии. В 1935 г. Ван Мин так констатировал итоги тактики «единого фронта» 1925-1927 гг.: «Оппортунисты во главе с Чен Дусю в ключевой момент революции 1927 г. противопоставили тактику единого национального фронта бескомпромиссной борьбе за коренные интересы рабочего класса. Ради сохранения единства с национальной буржуазией, они пожертвовали интересами рабочего класса и крестьянства... Эта тактика привела к разгрому революции». Всего год спустя, Мао Цзэдун начал энергично искать - с ведома партии - возможность подружиться с «товарищем Чаном».

Мао обещал Гоминдану, что в случае нового единого национального фронта, КПК готова в будущем выполнять роль палача в отношении «бесчинствующих» забастовщиков.

От КПК требовали обещаний такого рода патриотические организации типа ФНС (Фронт Национального Спасения). «Надеемся, - писали в своем открытом письме лидеры ФНС в ЦК КПК, - что Вы конкретными делами докажете свою искренность в стремлении к единому патриотическому фронту... На территории, подконтрольной Красной армии, землевладельцы и купцы должны иметь право свободно вести свое дело. В городах Ваша партия должна стараться избегать лишнего нагнетания социального антагонизма, мешающего единству всех сил национального спасения.

На обращение ФНС ЦК КПК ответил официальным письмом с личной подписью Мао Цзэдуна. Мао сначала сообщил, что «Советское Правительство уже переименовано в Народно-Советское Правительство, а Рабоче-крестьянскую Красную армию переименовали в Народно-Красную армию. Все прежние законы Советской власти, покушавшиеся на право собственников, уже полностью отменены». Дальше Мао писал, что «Народно-Советским Правительством было принято решение о сохранении кулацкого хозяйства... Мы не проводим экспроприацию купцов, фабрикантов в советских районах. Их предприятия и заведения находятся под защитой правительства... Гарантируем патриотическим землевладельцам и отличившимся в антияпонском сопротивлении офицерам, что их право на свою земельную собственность под надежной защитой.

В конце письма Мао обещал разобраться с молокососами, болтающими что-то о «классе против класса». Мао веско добавил, что «нас волнуют предрассудки некоторых политических деятелей в отношении нашей партии. У нас цель одна: спасти страну. Все трения по другим вопросам не имеют принципиального значения».

25 октября 1936 г. ЦК КПК официально обратился к ЦИК Гоминдана. «Мы хотим вместе с Вами образовать мощный революционный единый фронт, - так начиналось это письмо, - как было во время революции 1925-1927 гг. Тогда существовал широкий единый фронт, который боролся с империализмом и феодальным гнетом. Сегодня это единственный выход из национальной катастрофы. Забыли ли Вы славную страницу нашей совместной борьбы, когда империалисты и феодальные угнетатели дрожали перед нами? Все наши враги, особенно японские империалисты, боялись до смерти нашего союза. Поэтому они посеяли между нами недоразумения и вражду и таким образом рассорили нас как союзников. Единый фронт в результате этого распался. Сегодня, когда Вы вспомните этот период, разве Вам не совестно? (эта фраза была подчеркнута в оригинале обращения - прим. переводчика)».

Товарищу Чану ничуть не было совестно. Этот матерый авантюрист и беспринципный интриган, конечно, помнил «славную страницу» сотрудничества с компартией - именно это сотрудничество привело его к власти. Если понадобится, для него не будет проблемой еще разок выехать на спине коммунистов. Главное, что, по всей видимости, войны с Японией все же не миновать. Если Чан и начал всерьез задумываться над предложением компартии, то только потому, что китайской буржуазии необходимо было подготовиться к этой большой войне. Мистические «общенациональные интересы», которые собирались защищать коммунисты, могли вызвать лишь усмешку у шанхайских банкиров и их главного заступника Чан Кайши.

За последние два года макроэкономические показатели Китая неуклонно улучшались: рост промышленного производства, хороший урожай 1935 г., увеличение объема китайской торговли как на внутреннем, так и на внешнем рынке. Была объявлена монополия на продажу благородных металлов, что значительно уменьшило бесконтрольный вывоз капитала за границу. В 1936 г. китайские банки вложили 109 миллионов юаней в промышленное производство. В июне 1937 г. было подписано Соглашение Китайского Правительства с Министерством Финансов Британии по предоставлению Китаю 30 млн. фунтов стерлингов. Велись переговоры и с другими европейскими державами по крупным займам Китаю на развитие промышленности и строительство инфраструктуры страны.

За все последние годы японские империалисты впервые стали чувствовать себя неуютно за переговорными столами с Чан Кайши. Сентябрь 1936 г.: идея «формирования военного блока двух стран в борьбе с коммунизмом», предложенная Японией, была отвергнута Китайским Правительством. Месяцем позже на Севере Китая несколько подразделений японской армии, попытавшихся «отодвинуть» китайских пограничников, были разгромлены. Таким образом, японцам не удалось расширить свое военное присутствие в Китае не только дипломатическим, но и военным путем.

12 декабря 1936 г. под мощнейшим давлением солдат и младшего офицерского состава генерал Чжан Сиолиан поднял военный мятеж в г. Сиань, центре западного Китая и временной резиденции Чан Кайши. В одном лишь халате Чан спрятался в саду, откуда солдаты пинками «сопроводили» его к месту заключения. Мятежные солдаты настаивали, чтобы Чан был немедленно отдан в руки «народного трибунала». Дрожа от страха, «вождь национальной революции» правильно понял, что дела его плохи.

В своем Центральном правительстве у Чана дефицит в потенциальных врагах никогда не наблюдался. После начала мятежа Правительство не столько занималось освобождением Чана, сколько провоцировало мятежников его убить. В направление г. Сиань были переброшены войска; над городом кружили боевые самолеты. Страна замирала в эти дни, ожидая чего-то немыслимого. В это время Чжоу Энлай, представитель Компартии, незаметно прибыл в г. Сиань.

Среди войск генерала Чжана Сиолиана в течение последних лет преобладало патриотическое настроение. Солдаты этих частей весьма симпатизировали Красной армии, за ее готовность единым фронтом вести освободительную войну с Японией. Кроме коммунистов, никто, даже генерал Чжан Сиолиан, не был в состоянии вырвать Чана из рук солдат.

Драматическая встреча Чан Кайши с Чжоу Энлаем произошла следующим образом. Когда Чжоу вошел в комнату Чана, последний побледнел. Он опасался, что его вот-вот передадут в руки красных бандитов. Но руки оказались дружескими. Несмотря на то, что сам Чжоу чуть не погиб во время кровавой расправы в дни шанхайского переворота 12 апреля 1927 г., организованного Чаном, Чжоу приветствовал Чана, назвав его по должности: «уважаемый Главный командующий». Дальше Чжоу начал объяснять новую политику КПК. Чан сначала слушал молча с безразличным видом. Постепенно его лицо посветлело...

Во время пребывания Чжоу в г. Сиань, состоялась целая серия подобных встреч его с Чан Кайши. «Верховный вождь национальной революции» разобрался, наконец, чего от него хотели добиться коммунисты - принять их капитуляцию при условии, что Гоминдан будет сопротивляться японской агрессии. В принципе, Чан начал проводить жесткую политику в отношении Японии еще до начала этой кутерьмы в Сиане.

«В принципе» согласившись, к новому 1937 году Чан был отпущен и немедленно улетел в столицу. Шесть недель спустя, состоялся пленум ЦИК Гоминдана. В адрес пленума ЦК КПК прислал официальную телеграмму. В телеграмме коммунисты клялись, что берут на себя обязательство «прекратить вооруженную борьбу против правительства, существующее советское правительство переименовать в «Администрацию особой территории» при безусловном подчинении Центральному правительству, Красную армию влить в вооруженные силы страны под командованием Чан Кайши, проводить демократизацию власти на нынешней советской территории, приостановить аграрную реформу, выработать совместно с Гоминданом идейную платформу единого фронта национального спасения».

Руководство Гоминдана поступило хитро: военный поход на красных бандитов ими формально не был прекращен. Мало того, пленум подтвердил свою решимость «искоренить зло коммунизма». Тем не менее, на заседании пленума были приняты и обнародованы четыре условия, на которые должна пойти КПК. Вот конкретное содержание этих условий:

1). самороспуск Красной армии, ее контингент должен влиться в вооруженные силы Центрального правительства под руководством Военного Совета Гоминдана;

2). самороспуск «Советской Республики»;

3). прекращение коммунистической пропаганды;

4). прекращение классовой борьбы.

Конкретные шаги по строительству нового единого фронта начали предпринимать обе стороны. Красная армия была назначена гарнизоном «особой территории» (т.е. бывшей советской территории) и стала получать жалование от Военного Совета Гоминдана. На очередном Съезде китайского Комсомола, состоявшемся в апреле 1937 г. в почетные члены Президиума были выбраны не только Мао Цзэдун, но и такие вожди национальной революции, как Чан Кайши.

В записке одного очевидца общественной жизни советской территории (ныне «особой территории») этого периода, находим такие фразы: «Я не вижу здесь разгула классовой борьбы. Богачи не угнетаются. Их землю не делят. Никакой коммунистической пропаганды и в помине нет. Все политические лозунги, развешенные в общественных местах, заполнены только патриотическим содержанием. Главный лозунг - «Да здравствует освободительная война во главе с председателем Чан Кайши!»».

Пока у народных масс появилась лишь искра сомнения... А большая война все приближалась. В июле 1937 г. японская армия начала новую кампанию в Китае. Чан Кайши колебался: объявлять ли войну агрессорам? Китайские войска сражались с противником при молчаливом согласии Военного Совета Гоминдана. В верхах переговоры с Японией при посредничестве фашистской Германии не прекращались ни на минуту. В середине июля пал Пекин. В августе 1937 г. части морской пехоты Японии высадили в Шанхае десант в количестве двух сотен тыс. солдат. Гоминдану ничего не оставалось, кроме как защищать этот главный нервный узел финансового капитала Китая.

10 сентября Китайская Красная армия была официально представлена в рядах вооруженных сил Китая в качестве «Восьмой (армейской) группировки». 23 сентября КПК в своем заявлении официально распустила «Советскую Республику». На следующий день Чан Кайши отправил КПК поздравительную телеграмму по этому поводу. Почти ровно десять лет назад Чан Кайши своей телеграммой поздравил Левый Гоминдан с уходом последнего от «единого фронта» с КПК. Десять лет спустя, появился на свет новый «единый фронт» КПК с Гоминданом. Круг замкнулся. Это случилось в тот момент, когда перед прямой агрессией японского империализма, китайские рабочие и крестьяне так нуждались в своей классовой партии, классовой программе и своем классовом знамени.

Возвращаясь в объятия Гоминдана, коммунисты завершили исторический цикл. В революции 1925-1927 гг. КПК и ведомое ею массовое движение плелось в хвосте национальной буржуазии, в результате этого китайская буржуазия вместе с международным империализмом удушила революцию. Получив политическую власть, буржуазия лишь усугубила зависимое положение Китая перед международным империализмом. После вынужденного политического развода с Гоминданом Компартия рванулась в путчистскую авантюру, пытаясь придать локальным крестьянским выступлениям нечто вроде социалистических перспектив. Очевидное (а в свете марксизма неизбежное) поражение партизанской войны не научило деморализованных лидеров КПК ничему, а только заставило их попытаться вернуть старую любовь Гоминдана, благо их крестьянские сторонники куда дальше стояли от пролетарской революции, чем массовое движение 1925-1927 гг. Не сумев превратить Красную армию в помощника рабочей революции, КПК увела ее записываться в новобранцы буржуазной жандармерии.

В первый год войны все, на что была способна китайская буржуазия, была чисто военного характера оборона. Ее сопротивление превратило японскую агрессию в дорогостоящую и затянувшуюся авантюру. В этом смысле, война велась даже неплохо. Но пока руководство военными действиями остается в руках буржуазии, велика возможность гнилого компромисса. Китайские капиталисты по-прежнему боялись массового движения сильнее японских бомбежек. Все их надежды были направлены на военную и политическую поддержку США. Американский капитал тоже готовился к неизбежному переделу Азии в свою пользу. Интересы миллионов азиатских трудящихся, естественно, находились за бортом этой большой игры.

Национальное освобождение Китая, таким образом, еще раз потребовало решительных действий масс при четкой политической программе, которая соединит вопрос национального освобождения с социальным освобождением. Только в этом случае народ мог мобилизоваться по-настоящему в антияпонской борьбе. Однажды Китайская Красная армия уже доказала, какой мощной силой в войне представляются поднявшиеся массы. Она (Красная армия) наверняка еще раз доказала бы это, если бы не отказалась от проведения аграрной реформы в деревне и политики классовой борьбы рабочих.