Сунь Ятсен любил говорить, что в Китае нет «богатых и бедных». Есть только «бедные» и «очень бедные». Если бы он прожил чуть больше, то он увидел бы собственными глазами, что случается, когда желание «очень бедных» превратиться в просто «бедных» сталкивается со стремлением «бедных» превратиться в богачей. Он увидел бы, что этот «единый фронт в борьбе с империализмом» сам распадается на непримиримые стороны. Разгорается острая борьба нищих масс против их «бедных» работодателей. Он увидел бы массу веских доказательств факту, наличие которого он отрицал. Это факт классовой борьбы. Тогда, когда уровень глубина и напряженность классовой борьбы достигает определенного предела, все противоречия внезапно вырываются наружу. Смешно было надеяться, что рабочие будут долго делать различия между своими китайскими и зарубежными нанимателями, а крестьяне будут довольствоваться жалкими крохами. Недолго думая, рабочие перешагнули через это разделение, все имущие классы, предприниматели и землевладельцы также стали готовить контрнаступление.

У империалистов дела шли не слишком хорошо, под натиском массового движения они вынуждены были отступать. Вскоре появилось множество симптомов того, что они не прочь сотрудничать с китайской буржуазией и идти на компромиссы. Сначала многие из них еще верили, что бандитских методов времен подавления тайпинского восстания достаточно, чтобы усмирить «бунтовщиков», но времена изменились. Британия не смогла спасти «Корпус в защиту предпринимательства» в Кантоне. Расстрелы в Шанхае, Шаньдуне, Ухане и Кантоне не запугали китайский народ, а только вскрыли истинное лицо «Европейской цивилизации».

В самый разгар всеобщей стачки в Шанхае, в июне 1925 г., главная финансовая газета города, защищавшая интересы иностранного капитала, открыто обратилась к китайским деловым кругам: «Многолетнее общение и дружеская совместная работа между нами давно привели нас к убеждению, что Вы отнюдь не сочувствуете бесчинствующим забастовщикам». Там же от китайской буржуазии требовали доказательств того, что «они не имеют отношения к бездельничающим рабочим». «Как долго будет длиться анархия и угроза не только нашего, но и Вашего собственного благополучия и безопасности, в основном зависит от Вашего собственного желания...».

Иностранные бизнесмены спешно шли на уступки китайским, изъявляя желание обговорить все детали совместных действий в будущем. Эти действия должны были быть направлены на поддержку северных диктаторов в их борьбе с массовым движением. В 1922 году на Вашингтонской конференции планировалось обсудить вопрос о суверенитете Китая над его собственными таможнями и ликвидацию экстерриториальности в Китае. Но этот вопрос не был решен. Теперь эти вопросы стали решаться. В октябре 1925 года в Пекине состоялась конференция по таможенным сборам. На ней было принято решение о возврате Китаю с 1 января 1929 суверенитета над таможнями. В конце 1925 года была создана международная комиссия по ликвидации экстерриториальности. В 1926 году Британия «проявила желание» возвратить крупную сумму контрибуции, полученную ею еще во времена правления в Китае Маньчжурской династии. Эти шаги были сделаны для того, чтобы привлечь китайскую буржуазию на сторону империализма.

Представители имущих классов осознали силу рабочего движения. Благодаря именно этой силе, империалисты отступали не по дням, а по часам. Но отечественные капиталисты все сильнее ощущали, что «использовать рабочих это одно дело... но отдавать им так много, что у нас ничего не остается, это другое дело. Неплохо иметь мощную дубинку в лице организованных рабочих. Но любая дубинка имеет два конца». Когда рабочие наносили сокрушительный удар по опорам иностранного капитала, все были в восторге, но когда они, вопреки всяким увещеваниям, не делали различия между «чужими» и «своими» предпринимателями, то это очень многим не нравилось.

В конце лета 1925 г. при полном согласии и поддержке Генеральной Торговой Палаты Шанхая военная комендатура города вместе с администрацией Международной концессии запретила Объединенные профсоюзы Шанхая. Около 120 рабочих клубов было закрыто. Шанхайское рабочее движение потерпело временную неудачу и восстановилось только к началу 1926 г. В этот период взаимные заигрывания китайской и международной буржуазии становились все откровеннее. Обе стороны открыто высказывались против коммунистов, делая заявления одно страшнее другого. Один британский джентльмен Иванс в своем выступлении призывал: «Вставайте, пока не поздно спасать бесценное наследие Вашей древнейшей цивилизации». Преданность этих британских джентльменов древней цивилизации Китая воистину трогательна.

Президенты шанхайских компаний, подсчитывая свои жалкие доходы, заявляли перед своими акционерами: «Мы надеемся, что власти в будущем предпримут жесткие меры, чтобы не допустить дальнейшей деятельности профессиональных подстрекателей». Что подразумевалось под «жесткими мерами», несколько прояснилось после 18 марта 1926 года. В тот день Пекинские студенты проводили манифестации против решения правительства о передаче важнейшего северного порта Тяньцзинь в руки нескольких европейских держав на правах коллективного протектората. Силы полиции и президентской гвардии открыли по демонстрантам огонь. Погибло несколько десятков человек.

В тот же день в Шанхае в одном из самых престижных ресторанов собрался весь цвет деловых кругов. Сам сбор был назван «историческим событием в шанхайской истории». Действительно, для высокомерных европейских буржуа то, что происходило в тот вечер в ресторане, было необычным. Обычно они общались с китайцами в собственных клубах, куда тех приводили с черного хода. Китайские «гости» - банкиры, брокеры, фабриканты, коммерсанты и чиновники - чуть не упали в обморок от такой оказанной им чести.

Юй Чачин, известный банкир, в своем ответном слове заявил: «Все мы хорошо осведомлены, насколько напряжена ситуация... Без малейшего преувеличения можно сказать, что достаточно только бросить маленькую искру, и вспыхнет новый пожар. Этот новый пожар будет таким, по сравнению с которым, боюсь, события прошлого года покажутся нам детскими шалостями. Ради наших общих интересов мы обязаны сделать все, чтобы предотвратить его».

Времени остается немного, говорили на собрании, и нельзя сидеть сложа руки. «Нужно налаживать координацию действий не только во всей стране, но и с привлечением наших международных друзей». Юй заявил без обиняков: «Согласие в наших рядах нужно позарез». «Но, честно говоря, - продолжал он, - мы не хотим получить его «любой ценой»». По мнению Юя, принцип «равенство для всех» должен быть в какой-то мере признан европейскими партнерами: представители китайской буржуазии должны участвовать в работе администрации международной концессии Шанхая.

Спустя три недели, на ежегодной отчетной конференции «Ассоциации иностранных налогоплательщиков» (своеобразный парламент Международной концессии) было принято решение о допущении китайцев к участию в муниципальной работе концессии (в так называемом «Департаменте исполнительной власти»). Вскоре Департамент принял в свои ряды трех китайцев, чему предшествовал самый настоящий торг.

Для состоятельных обывателей Кантон представлялся однородным «рассадником красной заразы». Но наиболее проницательные из них видели, что реальность совершенно не такова. Иностранные инвесторы многому научились за эти непростые для них несколько месяцев. Они поняли, что решение вопроса зависит не столько от их собственных сил, сколько от внутренних противоречий революционного движения, движения, поставившего под угрозу все их интересы. Один из них писал следующее: «Мы совершили серьезную ошибку, когда смешали патриотов и коммунистов в одну кучу. Пока антикоммунизм ассоциируется с гегемонией иностранцев и ущемлением национальных чувств, надеяться, что добропорядочные граждане выступят против коммунистов, не приходится».

Кантон являлся центром массового движения, и здесь классовое противостояние выражалось ярче всего. Вопреки воплям недовольства со стороны правых, давно отколовшихся от Гоминдана, «левые» гоминдановцы не побоялись работать с коммунистами и использовать их. С помощью коммунистов они уже возглавили массовое движение. Чтобы понять, как «левый» Гоминдан смог отодвинуть коммунистов и возглавить движение, надо рассмотреть способ действий Чан Кайши в это время.

Чан был одним из тех людей, которые из-за их амбиций, жизненного опыта и социального происхождения оказались наиболее подходящими для выполнения особых задач своего класса в переломные исторические моменты. Когда старые политики растеряны перед невиданным потрясением, на сцену выходят «бешеные» - решительные и лишенные предрассудков, они не брезгуют ничем, чтобы достичь вершины славы и власти. Таким высоко взлетевшим авантюристом и был Чан Кайши.

Чан Кайши являлся выходцем из богатой купеческой семьи в провинции Чжэцзян. К началу революции 1912 года он был курсантом военного училища в Токио. Чан спешно вернулся в Шанхай и, примкнув к революционной армии, работал в ее штабе. В это время он впервые встретился с Сунь Ятсеном. В его круге общения появились такие значимые фигуры, как банкир Юй Чачин и известный бизнесмен Чжан Цзинцзян. Чан стал одним из подручных известного «авторитета» организованной преступности Шанхая Хуан Дзинчжона. Во время своего пребывания в Шанхае Чан Кайши черпал жизненный опыт у этих мошенников и бандитов. Прошло время, но он не только не избавился от их влияния, а напротив еще больше «углубился» в этот мир.

Некоторое время спустя мы видим его брокером на бирже в Шанхае. То ли из-за жадности, то ли из-за бестолковости вскоре он погорел на финансовых спекуляциях и был спасен своими «друзьями» из преступного мира. Они отправили его в Кантон к Сунь Ятсену. Последний как раз находился в очередном кризисе и был весьма рад новому стороннику. Чану было поручено отправиться в Москву на полгода для изучения опыта Красной армии и политических институтов Советской России.

Возвратившись домой, Чан имел гораздо более четкое понимание того, как надо вести борьбу за власть, чем доморощенные милитаристы-марионетки. Теперь он не боялся во всеуслышанье произносить: «Да здравствует мировая революция!», если только видел, что это в интересах той борьбы за власть, которую он вел. Классовый инстинкт подсказывал ему, что это очень опасная игра, но Чан был прирожденный игрок. Он сделал свою ставку и ринулся в эту азартную игру с головой.

В конце 1923 года Чан прибыл в Кантон. Он сразу стал любимцем Бородина и советской военной делегации. В мае 1924 года было организовано военное училище в городке Хуанпу под Кантоном. Чан был назначен ЦИК Гоминдана его ректором. В этом училище обучались командиры для будущей революционной армии. Одновременно училище стало источником кадров для будущей власти Чан Кайши. Тысячи молодых энтузиастов приезжали, чтобы поступить туда. Многие из них впоследствии стали известными деятелями Китая. Рост массового движения, все возраставшая сила профсоюзов и Союзов крестьян вскоре заставили военных курсантов разойтись по разные стороны баррикад.

В Октябре 1925 года Чан пригласил своих учеников на банкет. В своем выступлении там он обрушил на них резкую критику и настаивал на публичном, хотя бы и видимом, примирении двух враждующих организаций. В вопросе единства рядов НРА позиция Чана совпадала с позицией Бородина. Чан так же как и его класс еще не были вполне уверены в своих силах. Ему еще были нужны коммунисты, массовое движение, советские деньги и оружие. Нужны были военные советники из России и ее политическое благословение. Внутри Гоминдана Чану приходилось подчиняться старшим лидерам. Среди военачальников НРА у него оставалось еще много конкурентов. Чан Кайши надеялся, что мощь массового движения в конце концов вознесет его над всеми.

Бородин, его московские учителя и китайские ученики из КПК стремились к единству с Гоминданом по иным соображениям: союз с буржуазией, считали они, необходим для победоносной революции. Мысль о непосредственной защите рабочих и крестьян через их самоорганизацию не приходила им в голову. Официальная теория Коминтерна в этой части гласила, что Гоминдан не является партией либеральной буржуазии, с которой КПК вступает во временный союз, а является «революционным союзом рабочих, крестьян, интеллигенции, всех демократических сил. Этот союз был создан перечисленными слоями в борьбе с империализмом и феодальными реакционерами для защиты общих классовых интересов, для создания однородного революционно-демократического правительства». Исходя из той иллюзии, что буржуазия сможет выступить против империализма вместе с широкими массами, эксплуатируемыми ею, Москва рассматривала Чан Кайши как наиболее перспективного союзника. Коминтерн был уверен, что часть буржуазии может вести настоящую антиимпериалистическую борьбу. И Чан Кайши казался ему как раз представителем этой части.

Но и лично Чан своими радикальными фразами сознательно поощрял иллюзии Бородина и масс о том, что он является красным генералом. Поэтому Бородин всячески продвигал его вверх по лестнице власти. Чан, в свою очередь, часто ссылался на фразу Сунь Ятсена «Слушай Бородина, как ты слушал бы меня». Бородин же, в свою очередь, часто повторял: «И коммунисты, и гоминдановцы, все должны подчиняться генералу Чану».

Кантонским рабочим преподнесли новых вождей - Ван Тинвея, который стал одновременно председателем партии, главой правительства и Военного совета, и Чан Кайши, в чьих руках было сосредоточено командование над всеми войсками в Кантоне. Во время вступления в свою новую должность он провозгласил: «Да здравствует мировая революция!»

В то время, как Бородин и лидеры КПК заключали сомнительные сделки со своими сомнительными союзниками, массовое движение все расширялось. Бастовавшие рабочие Гонконга, организованные в «Съезд рабочих делегатов», объединились с Кантонскими рабочими в единую организацию «Комитет Рабочих Депутатов Кантона» (КРДК). Первый китайский Совет подошел к высшей точке своего существования. КРДК фактически выполнял в это время функции власти. Одновременно, по официальным сообщениям, гуадунские крестьяне «уже открыто выступали против землевладельцев в шести районах провинции».

Национально-революционная армия представляла благодатнейшую почву для социалистической агитации, особенно после военных побед 1925-го года (эти победы были одержаны главным образом благодаря активному участию рабочих и крестьян). В результате этих побед Гоминдановское правительство в Кантоне могло существовать и чувствовать себя в относительной безопасности. Даже Чан Кайши публично признал этот факт. Организованные массы и революционные солдаты являлись основным мотором всего движения. Тем не менее, курс КПК на союз с патриотической частью буржуазии мешал им отстаивать их собственные интересы. Некоторые налоги, правда, были упразднены. Некоторые, наиболее заметные коррупционеры из правительства были убраны, но священное право частной собственности все еще оставалось нерушимым.

В то время ЦО Коминтерна не переставал трубить: «Национальное правительство, очень похожее на Советскую власть, было создано 1 июля 1925 года в Кантоне». 18 марта 1926 г. ЦО Коминтерна опубликовал выступления Чан Кайши и Ван Тинвэя на январском Съезде Гоминдана. В этом выступлении Чан в частности заявил: «Наш союз с СССР и мировой революцией подразумевает наш союз со всеми революционными организациями, которые выступают против мирового империализма и за мировую революцию». Ван Тинвэй в своем выступлении на Съезде сказал: «Если мы хотим бороться с империалистами, то мы не должны выступать против коммунистов (аплодисменты). Если мы выступим против коммунистов, то не имеем больше права называться антиимпериалистами (аплодисменты)». В своих комментариях к этим выступлениям главный рупор Коминтерна пришел к выводу, что «Борьба Гоминдана доказала, что он по-прежнему предан основам учения Сунь Ятсена».

На Шестом пленуме Исполкома Коминтерна в феврале 1926 года было одобрено решение Гоминдана об изгнании из своих рядов открытых правых элементов. Это изгнание было оценено пленумом как «усиление революционных тенденций в политике Кантонского правительства, которое заслуживает революционной поддержки пролетариата».

На этом пленуме Исполкома Коминтерна известный лидер правого крыла Гоминдана Ху Ханминь, как ни странно, был встречен присутствовавшими бурными приветствиями. Ху был замешан в убийстве Ляо Джункая (активного приверженца КПК в руководстве Гоминдана), из-за чего вынужден был покинуть Кантон, и был отправлен ЦИК Гоминдана в... Москву.

В столице мирового коммунизма он был избран в руководство Крестинтерна в качестве «лидера борющегося китайского крестьянства» (Ху был крупным землевладельцем). Он был приглашен выступать как представитель Гоминдана на открывшемся Шестом пленуме Коминтерна, этого генерального штаба мировой пролетарской революции. В официальной стенограмме пленума записано: «Когда товарищ Ху в парадной военной форме вышел на трибуну, Андреевский зал представлял собой неописуемую картину всеобщего ликования. Оратор несколько минут не мог ничего сказать из-за непрекращающихся оваций. Так было продемонстрировано единство революционного пролетариата на Западе и угнетаемых народов Востока».

Делегат КПК также был встречен овациями, но большая их часть досталась товарищу Ху Ханминю. Выступление Ху стоит того, чтобы с ним ознакомиться. Нельзя забывать, что Ху не только стал впоследствии одним из самых жестоких палачей рабочих и коммунистов в Гоминдановском правительстве, но и то, что, когда он стоял на трибуне Коминтерна, он уже был причастен к убийству одного из лидеров революционного движения и формально был в розыске. Ху заявил: «Я имею честь лично присутствовать на этом международном собрании в качестве представителя китайского народа, китайских рабочих и крестьян, китайских эксплуатируемых масс. Мировая революция едина и китайская революция является частью этой мировой революции. Лозунги нашего великого вождя Сунь Ятсена совпадают с основными положениями марксизма-ленинизма. Никто больше не верит во Второй Интернационал. Влияние Третьего Интернационала сильно выросло в Китае за последнее время. Оно охватило интеллигенцию и большинство рабочих и крестьян. Лозунг Гоминдана - «За народ!», т.е. вместе с массами захватить власть. Этот лозунг совпадает с политикой Третьего Интернационала... Я как один из борцов мировой революции желаю этому собранию всяческих успехов. Да здравствует единство мирового пролетариата! Да здравствует победа мировой революции! Да здравствует Третий Интернационал! Да здравствуют все коммунистические партии в мире! Да здравствуют все присутствующие товарищи!».

Влияние Третьего Интернационала действительно охватывало громадную часть китайских народных масс. А революционный накал в 1926 г. уже был настолько силен, что буржуазия вынуждена была тщательно маскироваться, прикрываясь знаменем коммунизма. Даже во многих декларациях Союза предпринимателей Кантона в 1926 году был провозглашен лозунг «Да здравствует мировая революция». Выступление Ху Ханминя в Москве было лишь одним из бесчисленных реверансов китайского капитала в адрес Коминтерна с целью поддержать иллюзорные ожидания руководства Интернационала. Шестой пленум Коминтерна в свою очередь объявил: «Кантонское правительство революционной демократии является авангардом в борьбе за освобождение китайского народа, а установленные им порядки - образцом для будущего общественного устройства во всем Китае. Все революционеры Китая должны объединиться в одном едином революционном фронте, который охватывал бы наибольшую часть населения (рабочих, крестьянство, буржуазию) под руководством организаций революционной демократии».

В сочинении сталинистского историка Л. Фишера «Мировая политика Советов», написанного в защиту «китайской политики» Коминтерна, были выставлены следующий аргумент против радикальных реформ в Кантоне: они не могут быть осуществлены (в том числе и аграрная реформа), потому что «из-за смешанного классового состава Гоминдан не может конфисковать частную собственность». Этот «смешанный классовый состав» Гоминдана защищал почему-то только интересы буржуазии. Иными словами, Гоминдан не являлся партией сотрудничества разных классов. Тем более не являлся он «рабоче-крестьянской» партией. Гоминдан был буржуазной партией, в которой буржуазия заставляла другие классы подчиняться ей. Почему нельзя было организовать независимое выступление рабочего класса? Потому что Кантонский пролетариат, по свидетельству Фишера, «слаб». Бородин считал, что «мы могли бы взять власть в Кантоне, но мы наверняка не смогли бы ее сохранить. Мы бы утонули в море крови коммунистов и рабочих».

В чем была «слабость кантонского пролетариата»? Кантонское правительство родилось на волне массового движения. Поддержка организованных масс являлась единственной гарантией его существования. В этом плане Кантонские рабочие и Гуандунские крестьяне занимали решающее положение. Их «слабость» заключалась в отсутствии какой-либо независимой политической программы для мощных массовых организаций этих классов. Даже если и не надо было сразу ставить в повестку дня вопрос о рабочей власти («массы не поймут»), то необходимость подавления буржуазной контрреволюции была бесспорна для самого последнего участника движения.

А эта контрреволюция уже повсюду поднимала голову. Чтобы эффективно осуществить ее подавление, надо было идти путем создания органов власти из самих рабочих и крестьян. Только руками вооруженных рабочих и крестьян можно было подавить контрреволюцию. Был ли кантонский пролетариат слишком «слаб» для этой задачи? Но разве Комитет рабочих депутатов в Кантоне (КРДК) не достиг уже фактического двоевластия в городе и частично в провинции? Эта организация уже выполняла такие функции государства, как судебные и милицейские, создание школ и больниц. Они даже решали такой вопрос, как строительство шоссе от Кантона до Хуанпу. Рабочие депутаты интуитивно подошли к вопросу о взятии полной власти, так как в самый разгар гонконгской стачки именно Комитет Рабочих Депутатов Кантона вместе с Союзами крестьян представляли собой подлинную власть во всем Гуандуне.

Однако, руководство КПК никогда даже не ставило перед собой задачу возглавить выступление этих организаций. Почему? Потому что это выступление неизбежно посягало бы на имущество буржуазии, а это автоматически положило бы конец единому фронту с ней.

Эти фразы были произнесены и кантонский пролетариат был обманут.

Кантон: Переворот 20 марта 1926 года

Вторая голова «Цербера» - Чан Кайши - смотрела влево. Она была очень похожа на самого Чан Кайши и постоянно выкрикивала пламенные слова о преданности революции: «Я с удовольствием лягу рядом с теми мучениками, которые погибли ради национальной революции, учения Сунь Ятсена и коммунизма. Национальная революция не может победить без теории Сунь Ятсена, международная революция также не может победить без учения коммунизма, мы не можем отрицать, что китайская революция всего лишь часть мировой революции. Теория Сень Ятсена и есть по существу коммунистическая теория. Если мы и так знаем, что нельзя разделить нашу революцию и мировую, то о чем тут спорить?». Такие выступления можно было слышать от самого Чан Кайши сотни раз в течение 1924-1925 гг.

Третья голова «Цербера» находилась в середине, с виду она казалась все тем же Чан Кайши, но это был совсем иной Чан Кайши - не революционный романтик, но реалист и здоровый прагматик. Он соглашается со сходством в теориях Сунь Ятсена и коммунизма, когда беседует с коммунистами, но одновременно, говорит и о существенных различиях между ними, совсем как правые. Слева он получает поддержку масс, оружие и советников из Советской России, справа он черпает кадры для создания своей собственной политической структуры. При назначении на ключевые посты его выбор был строго ограничен антикоммунистами. Правда, несколько известных коммунистов являлись членами ЦИК Гоминдана, но никто из них не был даже членом Секретариата ЦИК (Гоминдан копировал структуру ВКП (б)). В своем стремлении не допустить коммунистов в руководство Гоминдана Чан Кайши получил полную поддержку со стороны Ван Тинвея. Ван был вождем мелкобуржуазных радикалов, и в этом качестве был обречен выступать в роли половой тряпки для крупного китайского капитала.

Советские консультанты сосредоточились на военно-технических вопросах. Главное политическое управление Национально-революционной армии находилось в руках коммунистов, но коммунисты изначально не имели доступа к генеральному штабу и финансовым ведомствам в армии. Само Национальное правительство было образовано без коммунистов, разве что Бородин со своим почетным названием «верховного советника» имел туда доступ. Тем не менее, коммунисты и их сторонники проделали колоссальную кропотливую работу среди рядовых членов массового движения, а также выполняли основную работу по созданию организаций Гоминдана в тех регионах, в которых правили реакционные режимы. При содействии коммунистов левые гоминдановцы в январе 1926 г. успешно провели Второй Съезд партии.

Этот Съезд происходил на фоне грандиозного подъема массового движения. По всей стране количество организованных рабочих достигло 800 тысяч. Союзы крестьян Гуандуна насчитывали более 600 тысяч членов. Гонконг несколько месяцев был парализован всеобщей стачкой. В Кантоне рабочие дружины контролировали улицы и порты.

На китайский капитал произвело яркое впечатление это проявление силы организованных масс. Буржуазия давала себе отчет, что в будущей битве за политическую власть им понадобится эта сила. Своим представителям в Гоминдане она поручила максимально «сглаживать углы и укреплять позицию генерала Чана», что и было сделано.

Влияние правых проявлялось все явственнее: банкир Чжан Цзинцзян, давнишний «меценат» генерала Чана, стал его официальным политическим консультантом. Основная деятельность Чжана заключалась в налаживании контроля над стремительно нараставшим массовым движением со стороны буржуазии. Для того, чтобы массовое движение не покушалось на коренные интересы буржуазии, нужно было заставить коммунистов действовать лишь в качестве «помощников» Гоминдана. Иными словами наступило время, когда нужно было уменьшить политическую зарплату коммунистов, чтобы увеличить политическую прибыль буржуазии для того, чтобы огромный политический капитал массового движения находился в распоряжении последней. В руководстве Гоминдана все понимали, что пора нанести по коммунистам первый удар, и боролись между собой за право нанести этот удар. Чан вышел из этой борьбы победителем, он и стал действовать.

Амбиции, хитрость Чана, а также его зависть к своим политическим и военным конкурентам, его жажда власти, сливаясь воедино создавали горючую смесь. Для того, чтобы завоевать контроль для буржуазии над массами, ему нужно было раздавить коммунистов; чтобы завоевать доминирующее положение для себя, нужно было раздавить политических конкурентов. Все эти хитросплетения различных интересов завязались в один тугой узел, подобный Гордиеву, оставалось только ждать, когда Чан Кайши, новоявленный «Александр Македонский» разрубит его одним решительным ударом.

На рассвете 20 марта 1926 г. войска Чан Кайши приступили к действиям. Поводом для них послужило прибытие в Кантонский порт крейсера им. Сунь Ятсена. Капитан корабля был коммунистом, команда настроена соответственно, они прибыли в порт без приказа и были обвинены в попытке переворота. Началась облава, в ходе которой были арестованы более 50 коммунистов. Рабочая дружина была разоружена, все советские «консультанты» были разоружены и посажены под домашний арест, начальник Главного политического управления Дэн Яньда, активный сторонник коммунистов, также был арестован. Чан действительно нанес удар своим врагам там, где они меньше всего этого ожидали.

После рассвета он был уже настоящим хозяином Кантона, а все остальные вожди партии находились в состоянии крайней растерянности. По свидетельству одного из официальных историков КПК, все «не только не готовились к подобному повороту, но никому даже в голову не приходила мысль о возможности подобного развития событий». Члены ЦИК Гоминдана спешно собрались на внеочередное собрание, в своей резолюции они заявили, что «так как товарищ Чан Кайши всегда боролся за революцию, надеемся, что он осознает ошибочность своего поведения». Но, тем не менее, «ввиду сложившейся ситуации левые товарищи должны временно отойти от активной деятельности в партии» - для Ван Тинвэя это означало немедленную эмиграцию в Европу. В своем письме к Чан Кайши перед отъездом он умолял Чана «оставаться революционером. (...) В этом случае, я не задумываясь, пожертвую собой», - писал Ван.

На пленуме Чан предлагал «упорядочить внутрипартийную деятельность»; настоящей целью этого предложения было предельно сузить организованную деятельность коммунистов внутри Гоминдана. Коммунисты «впредь обязаны не сомневаться и не критиковать Сунь Ятсена и его учение. Компартия обязана представить ЦИК Гоминдана полный список своих членов, являющихся членами Гоминдана. Квота коммунистов в составе руководящих органов Гоминдана всех уровней не должна превышать одну треть. Коммунисты не могут быть первыми лицами партийных структур и Национального правительства. С другой стороны, членам Гоминдана запрещено «многочленство», т.е. коммунисты могут вступать в Гоминдан, но гоминдановцы не могут вступать в Компартию. Отныне все директивы ЦК КПК, адресованные коммунистам - членам Гоминдана, заранее должны быть известны ЦИК Гоминдана». Пленум без обсуждения одобрил все предложения Чана.

Этим переворотом без единственного выстрела было установлено руководство буржуазии над национально-освободительным движением. Ленин предупреждал в свое время компартии отсталых стран о том, чтобы они всеми силами выступали против верховенства национальной буржуазии в освободительном движении. В сложившейся в Китае ситуации именно национальная буржуазия имела верховенство над массами. Те, кто командовал революционным движением в Китае из Кремля, давили революционные идеи Ленина его мертвым телом. Они зубрили отрывочные цитаты из его выступлений, как буддистские монахи зубрят непонятные им иероглифы.

Китайские события снова и снова доказывали правоту этого анализа. Но Кремль уже не проводил пролетарскую политику, он надеялся, что с помощью тактики беспринципного союза революционное движение сможет получить необходимых для победы союзников - прежде всего мелкую буржуазию в целом, а также патриотически настроенную часть крупной и средней буржуазии. Поэтому моральная и материальная помощь от Советского государства и Коминтерна направлялась не коммунистам, а Гоминдану. Гоминдан был провозглашен партией всех классов, и коммунисты вместе с массами обязаны были подчиняться ей. Эта политика уже привела к перевороту 20 марта. И пусть вожди Коминтерна не были способны предвидеть развитие ситуации, как Ленин, но они уже столкнулись с фактами, они опоздали, но еще не вечер: «кремлевские прагматики» все еще могли развернуть борьбу против буржуазного господства в движении. Иначе они оставляли руководство революцией в руках буржуазной демократии, хотя на самом деле не «демократии», а военной диктатуры.

Вожди Коминтерна Сталин и Бухарин пошли по наихудшему пути. Они стали скрывать произошедшее от других членов Коминтерна, они не известили не только простых советских рабочих и другие секции Интернационала, но даже Исполком, даже Президиум Исполкома Коминтерна. Когда вести о событиях в Кантоне появились в СМИ буржуазных стран, центральные органы Коминтерна начали резко отрицать эту информацию.

ЦО Коминтерна в передовице от 8 апреля пишет: «Агентство Рейтер сообщает, что командующий армией Чан Кайши совершил в последнее время в Кантоне переворот, но эта ложная информация была вскоре опровергнута... Гоминдан является не мелкой партией, а настоящей массовой организацией, на базе которой в Кантоне созданы революционная армия и революционное правительство. За одну ночь произвести переворот против таких мощных сил явно не реально». Кантонское правительство не превратилось, по словам передовицы, в орудие буржуазной политики, оно сейчас даже больше, чем раньше предано мировой революции и расширяет свою власть в соседних провинциях в качестве «Советского правительства».

В той же передовице дальше было написано: «Перспективы Национального правительства Кантона хороши как никогда... В провинции Гуанси в ближайшее время будет создано Советское правительство... Из-за революционного движения генералы - марионетки империалистов потеряли свою власть... Революционное правительство проводит создание советов в провинции Гуандун».

«Рабочая газета» в Нью Йорке, ЦО компартии США, 21 апреля 1926 г. перепечатала сообщение из Москвы, в котором говорилось, что «реакционные британские газеты в Гонконге и Лондоне в своей империалистической пропаганде не знают границ, распространяя невероятные рассказы о расколе в революционном правительстве Кантона. Эта информация не обоснована, в Кантоне не произошло никакого переворота, разногласия одного из главнокомандующих Чан Кайши с Кантонским правительством не имели принципиального значения, тем более они не имеют ничего общего с вооруженным захватом власти. Эти разногласия уже урегулированы. Кантон остается оплотом народно-освободительного движения в Китае. Попытка британского империализма спекулировать на третьестепенных разногласиях в Кантоне потерпела поражение...».

Если отрицание такого рода в США могло исходить из-за неосведомленности, то для эмиссаров Коминтерна в Китае не было такого оправдания. Посмотрим, что они говорили по поводу мартовского переворота. 6 мая 1926 г. Войтинский опубликовал свою статью «Ситуация в Китае и планы империалистов» в ЦО Коминтерна. В ней он докладывал, что «британские империалисты... замышляли совершить переворот в Кантоне и разглагольствовали на весь мир о том, что Национальное правительство пало и правые гоминдановцы взяли власть, что эта «новая власть» якобы вступила в соглашение с британским правительством и арестовала левых лидеров Гоминдана. Все это ложь империалистов... «Свергнутое» буржуазными газетами Национальное правительство Кантона сейчас стало гораздо сильнее...».

Во время переворота Бородин был в Северном Китае. Он возвратился в Кантон 15 мая - накануне пленума ЦИК Гоминдана. По рассказу одного иностранного наблюдателя, впоследствии работавшего консультантом правительства Чан Кайши, «русские были близки к мнению, что все кончено, местные коммунисты скрывались... антикоммунисты были в восторге... Бородин и Чан обменялись мнениями, Чан хотел знать, в какой степени Россия готова ему помочь в «Северном походе». Бородин раньше всегда выступал против этого похода. Чан заявил ему, что продолжение просоветской политики будет связано с тем, какую позицию займет Бородин в вопросе о «Северном походе». Они пришли к единому мнению, что Россия поддержит Северный поход, и союз Гоминдана с Россией сохранится». По другому свидетельству, «отношения Чана с Бородиным стали хороши как никогда, все решения на пленуме 15 мая были полностью одобрены Бородиным, так как по решению пленума, все чрезвычайные полномочия Чан Кайши были в полной мере распространены и на Бородина».

Л. Фишер в своем красноречивом рассказе умолчал те существенные резолюции принятые на этом пленуме, которые были не компромиссом, а полной победой над КПК. Кровопролитие действительно было отложено, но мартовский переворот, майские резолюции и капитулянтство КПК уже гарантировали, что прольется только рабочая кровь. Так называемая «единая победа» на деле оказалась победой буржуазии над массами. В рассказе Фишера Бородин выглядел - вопреки желанию Фишера - как человек, который очень хотел вступить в смертельную схватку в будущем, и занялся подготовкой к этой схватке... крепким связыванием своих рук и ног.

Если Чан Кайши действительно чем-то выделялся, то это умением драться насмерть ради интересов своего класса. С другой стороны, Сталин, Бухарин, Бородин полностью подчинили интересы рабочих новому «хозяину» революционного движения. Непосредственным поводом для переворота, произведенного Чан Кайши, был якобы замысел прямого захвата власти рабочими в Кантоне. Как ни удивительно, этот замысел имел место. Чан и его правые помощники действовали исходя из логики событий. Именно они, а не коммунисты увидели значение бурного роста организаций рабочего класса, они увидели вооруженные отряды этих организаций, их боевитость и их силы. Они понимали, что рабочий класс Кантона в принципе уже в состоянии взять руководство революцией в свои руки. Поэтому именно они поняли, что наступил момент действовать, в отличие от коммунистов.

4 июня Чен в своем открытом письме к Чан Кайши развивал эту мысль дальше: «Когда реакционные силы на Севере при попустительстве империализма подавляют революционное движение, интрига против Вас в Кантоне в такой степени способствовала бы реакции, что была бы самой настоящей контрреволюцией. Товарищ Кайши! если наша партия такая контрреволюционная, Вы должны ее разгромить... Если среди коммунистов кто-то замышлял такую интригу, Вы должны его расстрелять, не надо стесняться. Но я знаю нашу партию и уверен что среди нас таких нет».

Вскоре Чан в своем выступлении привел фразу одного коммуниста, чтобы доказать, что враждебность к нему среди коммунистов действительно существует. Оказалось, что этот коммунист сказал следующее: «В нашем движении тоже есть контрреволюционные генералы, чтобы уничтожить наших северных врагов, нужно сначала уничтожить здешних». Чан был разгневан: «Что это такое, если не контрреволюция?!». Бедный «контрреволюционер» сразу же написал покаянное письмо Чан Кайши с разъяснением, что он имел ввиду идейного врага, т.е. феодальные пережитки. «...Я никогда не клеветал на Вас. Уверяю, из-за моей преданности национальной революции я воистину Вас люблю и везде и всегда открыто демонстрировал свою преданность Вам... Помню, после событий 20-го числа при встрече с Вами я чистосердечно выразил наше доверие Вам. Если Вы считаете меня своим товарищем, Вы должны меня учить. Если Вы видите неправильность в моей позиции, Вы должны строжайшим образом наказать меня, чтобы я исправился. Вы тогда в добром тоне ответили: «Ничего, ничего, я думаю все будет хорошо». Почему же сейчас Вы называете меня клеветником?». Письмо это написал Гао Юйхан, который, между прочим, не был мелкой шестеркой в партии, он состоял в руководстве КПК, заодно являясь членом ревизионной комиссии Гоминдана.

26 мая 1926 г. ЦО КПК следующим образом определил свою позицию к резолюциям, принятым ЦИК Гоминдана 15 мая: «На пленуме Гоминдана было принято заявление о единстве всех революционных элементов в борьбе с реакцией, а также не была отвергнута политика союза с революционной пролетарской партией. Поэтому только по резолюциям об ограничении прав коммунистов отнюдь нельзя судить о поправении ЦИК Гоминдана. Коммунисты видят ситуацию в данный момент так, что требуется укрепление единого революционного фронта. Все наши действия основаны только на этих принципах. Коммунисты в ЦИК Гоминдана не имеют абсолютно никаких претензий по поводу организационных вопросов внутри Гоминдана».

Такая подобострастная политика руководства КПК не везде нашла поддержку среди коммунистов. В Шанхае группа товарищей требовала немедленного выхода партии из Гоминдана. Они считали, что после 15 мая коммунисты уже не могут эффективно работать внутри Гоминдана. Шанхайский ЦК отверг это продиктованное пролетарским инстинктом требование. Гуандунский комитет КПК под влиянием Войтинского и Бородина выступил с заявлением, в котором говорилось: «Выход из Гоминдана означал бы, что мы перестаем работать среди широких рабочих и крестьянских масс, оставляем революционное знамя Гоминдана буржуазии, это невозвратимая потеря. В данный момент мы должны временно отступить, чтобы оставаться в Гоминдане».

Несмотря на официально принятую политику капитулянтства, ЦК КПК также начало сознавать необходимость нового курса. В Кантоне в середине апреля был в тайне создан «Особый комитет», в задачу которого входило «объединение всех вооруженных рабочих, всех коммунистов и их сторонников из командного состава Второго и Шестого корпусов НРА» в качестве военного крыла КПК. В своем секретном письме к Интернационалу Чен Дусю предлагал союз двух независимых партий вместо работы внутри Гоминдана. В июне 1926 года на пленуме ЦК КПК предложение Чен Дусю было официально принято в виде резолюции. Эта резолюция немедленно была подвергнута жесткой критике со стороны Коминтерна.

Внутри Коминтерна Левая оппозиция, возглавляемая Троцким, также поставила вопрос о необходимости для КПК избавиться от удушающего контроля со стороны Гоминдана. В одной из официальных статей Коминтерна, опубликованной через год после мартовского переворота, официально признавалось, что КПК требовала после переворота возможности действовать самостоятельно, а также и то, что это требование было проигнорировано руководством Коминтерна. Даже предложение КПК об организации левой фракции внутри Гоминдана, что само по себе являлось удивительным разоблачением (оказывается, левые в Гоминдане не были официально организованы как фракция), также было отвергнуто Москвой ради того, чтобы КПК продолжала «толкать Гоминдан влево».

В Китае Бородин на корню подавлял любые стремления к проведению независимой политики внутри КПК. Именно в это время он сказал свою знаменитую фразу: «Сейчас коммунисты должны работать в Гоминдане как чернорабочие». В мае 1926 г. состоялась серия конфиденциальных совещаний «Особого комитета» КПК под Кантоном. На них Бородин не уставал убеждать: «Сейчас китайская революция нуждается в якобинской диктатуре, кто сможет ее осуществлять? Коммунисты? Откровенно говоря, конечно, нет. По-моему, Чан Кайши при всех своих недостатках единственный человек, который может претендовать на роль Робеспьера». Отказавшись присутствовать на последнем совещании, Бородин донес до его участников свое мнение: «Нужно не преждевременно провоцировать Чана, а помочь ему в его Северном походе. Особый комитет нужно распустить». Члены «Особого комитета» долго сидели в полной тишине, наконец, один из присутствовавших предложил: «Давайте проголосуем за предложение тов. Бородина». «За» предложение Бородина проголосовали единогласно. Таким образом, «окончилась» короткая жизнь «Особого комитета» КПК.

Переворот показал некий удивительный феномен: мощнейшее массовое движение под руководством компартии безболезненно отказалось от самостоятельности, стало действовать по указке собственных классовых врагов. Так как массы безраздельно доверяли своим вождям, в начале они даже не осознали этого изменения. А их вожди перед всеми оправдывались, что они никогда и не мечтали вырвать массы из под руководства буржуазии.

В мае 1926 года Чан Кайши присутствовал на Третьем Съезде Объединенных профсоюзов Китая. На Съезд прибыло 500 делегатов от 400 профсоюзов, насчитывавших 1 миллион 240 тысяч организованных рабочих. Из них 800 тысяч в течение года принимали участие более чем в 200 стачках. Чан был вежлив и скромен, называл всех братьями. Он благодарил рабочее движение за то, что рабочие выступления сыграли решающую роль в двух битвах с реакционными генералами в 1925 году. На этом Съезде Чан заявил: «В данный период рабоче-крестьянские массы способствуют единству Гоминдана, защищают Национальное правительство Кантона от реакционных сил, поэтому мы можем сказать, что рабочие и крестьяне уже могут своими собственными силами выступить против империализма и не зависеть в этом деле от кого бы то ни было».

Чан Кайши посмел сказать рабочим то, что не смели говорить коммунисты, т.е. то, что рабочие могут победить за счет собственных сил. Он закончил свое выступление лозунгом «Да здравствует мировая революция» и ушел под продолжительные овации всего зала. Теперь он уже знал, что он может использовать мощь этого движения в своей военной кампании. Благодаря отступлению и компромиссам со стороны компартии, Чан, получив контроль над массами, не пожертвовал никакими интересами буржуазии. Организованные рабочие и крестьяне разгромили бы буржуазию после первого же сигнала, но они оказались призваны для другой работы - для Северного похода.

В июле 1926 г. армия Чан Кайши двинулась на Север. Она побеждала своих врагов повсюду. Военное наступление сопровождалось новым революционным подъемом, этим подъемом были охвачены провинции Цзянси, Хунань и Хубей. Миллионы и миллионы людей вливались в борьбу. Вскоре революционная волна докатилась до Уханя и Шанхая.

В Кантоне результаты мартовского переворота, между тем, уже стали ощутимы, буржуазия открыто начала брать реванш. «Временному отступлению» коммунистов не видно было конца. 29 июля Верховное командование НРА объявило о чрезвычайном положении - все общественные организации, СМИ, публичные собрания, рабочие дружины были поставлены под контроль военного режима. Через три дня поступил новый приказ, который запретил любые трудовые конфликты на время Северного похода.

Из боевиков криминальных группировок Кантонской «Триады» формировалась «Рабочая дружина» так называемых «Центральных профсоюзов» - подручной организации правых Гоминдановцев. Эта вооруженная банда сразу начала нападать на революционных рабочих на улицах. Кантонские пролетарии вдруг проснулись, видимое спокойствие исчезло. Начались вооруженные столкновения рабочих с нападавшими на них боевиками Триады. Рабочие использовали обычно палки, бамбуковые копья, кинжалы, иногда пистолеты. За время шестидневных уличных боев погибло около 60 рабочих.

9 августа правительство объявило, что любой трудовой спор будет разрешаться правительством в принудительном порядке. Ношение любого оружия рабочим было запрещено. Митинги и демонстрации запрещались. В одном из приказов кантонской полиции было написано, что «любые беспорядки во время Северного похода считаются контрреволюционными и антипартийными». Армейские патрули контролировали все проспекты города. Вооруженные штрейкбрехеры от «Центрального профсоюза» сорвали забастовку печатников, которая перед этим парализовала весь издательский бизнес. Комитет Рабочих Депутатов, представлявший 170 тысяч рабочих и мелких служащих, угрожал провести всеобщую забастовку. Но их угрозы длились слишком долго, а действий за ними не последовало, т.к. по этому вопросу не было решения ЦК КПК!

Немногие уступки, завоеванные в последние годы Кантонскими рабочими, опять были потеряны. Была восстановлена уже исчезнувшая было система найма рабочих через полномочных представителей капиталиста, которые отвечали за все и были для рабочих самыми жестокими эксплуататорами. Снова возродились и начали процветать наркопритоны. Грабительские налоги росли не по дням, а по часам.

В Гуандунской деревне мартовский переворот послужил сигналом к контрнаступлению землевладельцев на мятежных крестьян. В докладе Союзов крестьян этой провинции от февраля 1927 года перечислялось множество ужасающих фактов: убийства крестьянских вожаков, разрушение отделений Союзов, избиения активистов. Эти репрессии, начавшись в июне 1926 года, не прекращались вплоть до того, как революционное крестьянское движение было полностью уничтожено. Тем не менее и в этом докладе коммунистические вожди продолжали скрывать суть происходящего. В нем говорилось: «Мартовские события на самом деле не повлияли на политику Гоминдана, но недобросовестные чиновники, местные землевладельцы использовали его для распространения сплетен о том, что якобы наши Союзы распущены и Гоминдан прекратил свою поддержку движению... На майском пленуме решались только внутрипартийные вопросы, но реакционные силы истолковали их в том смысле, что распускаются Союзы крестьян и возвращаются прежние права землевладельцев».

Сельская буржуазия и их слуги как раз правильно понимали суть дела, а крестьянские лидеры не понимали или не хотели понимать, что репрессии по отношению к ним были вполне в русле новой политики Гоминдана. Мартовский переворот по существу объявил крестьянское движение вне закона.

В такое же положение попала и всеобщая стачка в Гонконге, длившаяся к тому времени уже почти год. После мартовского переворота снова возобновились переговоры о прекращении этой стачки. Переговоры остановились в январе 1926 г. из-за того, что Британское правительство категорически отказалось удовлетворить требования Гонконгских рабочих, а Кантонское правительство настаивало на том, что оно является всего лишь посредником между рабочими и Гонконгской администрацией. Когда забастовка началась (в июне 1925 г.) вновь созданное Национальное правительство Гоминдана потребовало вернуть часть иностранной концессии в Кантоне Китаю, а также потребовало эвакуации всех иностранных военных кораблей их ближних вод Гуандуна.

Гонконгские рабочие требовали свободы слова, печати, выборов чиновников колониальной администрации, установления 8-часового рабочего дня, отмены детского труда, а также отмены решения о повышении квартплаты. Англичане отказались от всяких переговоров. Когда же они обнаружили, что несмотря на их ультиматумы забастовка и блокада продолжаются, их ярости не было предела. 4 февраля 1926 года британский наместник Гонконга заявил: «Только незаконные действия большевистских мерзавцев из стачечного комитета препятствуют возобновлению нормальных взаимоотношений между нами и правительством в Кантоне. Мы надеемся, мы требуем, чтобы Кантонское правительство положило конец этим злодеяниям. И я также заявляю от чистого сердца, что мы никогда не заплатим забастовщикам за потерянное время по принципиальным соображениям».

Через несколько недель это требование было удовлетворено. Новые власти были совсем не прочь возобновить с Гонконгом нормальные взаимоотношения. 9 апреля состоялись неофициальные переговоры между прокурором Гонконга и министром иностранных дел Кантонского правительства. По официальному сообщению беседа выглядела как «дружеская встреча между старыми друзьями». Кантонское правительство официально пригласило Гонконг к возобновлению переговоров, что было с одобрением воспринято другой стороной.

В июле 1926 г. в Кантоне состоялась встреча между Национальным правительством и представителем генерал-губернатора Гонконга. Требования, выдвинутые Гонконгскими рабочими, были проигнорированы обеими сторонами. Представитель Кантона заявил: «Требования стачкома были выдвинуты при всеобщем возбуждении, и были необдуманными. Наше правительство, руководствуясь стремлением скорейшего разрешения конфликта, готово вступить в конструктивный диалог с британской стороной. Мы считаем, что главное - это прекратить дальнейшее ущемление чести и интересов одного из основных наших международных друзей - Британии». Речь за переговорным столом шла не об удовлетворении требований рабочих, а о возможности предоставления кредита в размере 10 миллионов серебряных китайских монет британскими властями Национальному правительству. Основным условием предоставления кредита было прекращение бойкота британских товаров, а также всяких других антибританских мероприятий на территории, подконтрольной Кантонскому правительству.

Кантонский представитель даже не притворялся озабоченным интересами забастовщиков. Стачечный комитет требовал своего участия в этих переговорах. В ответ Чан Кайши приказал начальнику Кантонской полиции «не допустить вмешательства профсоюзов в идущие переговоры». Во время переговоров армия и полиция наводнили главные проспекты Кантона.

Серьезные возможности и прочные позиции были без боя отданы врагу, но еще необходимо было скрыть этот факт. Прошедшая стачка открыла широкие перспективы независимой борьбы рабочего класса. Этой стачкой была блестяще продемонстрирована способность рабочих бескомпромиссно бороться за собственные интересы. Но, наставляемая Бородиным и спецами из Коминтерна, КПК без сожаления отнеслась к этой упущенной возможности. А гонконгские рабочие заплатили высокую цену за тупость своего руководства.

После прекращения стачки Британский наместник с радостью сообщал: «Есть все основания надеяться, что Кантонская власть сделает решительные шаги для восстановления закона и порядка в Гонконге». «Мы рады иметь дело с сильным, устойчивым и просвещенным правительством», - говорил он далее.

В декабре 1926 г. Национальное правительство переехало в Ухань. Губернатором Кантона стал генерал Ли Дишэнь. При нем все антирабочие законы вступили в полную силу. Организованные рабочие получили распоряжение от своего руководства «ходить тише воды, ниже травы», их активная деятельность была фактически свернута. Чтобы «не спровоцировать» Ли Дишэня коммунисты сами отозвали своих людей с руководящих постов в городских правительственных учреждениях. После чего генерал Ли просто-напросто назначил своих доверенных лиц на все ключевые должности. Так Кантон оказался в железных тисках генерала.

17 февраля 1927 года в Кантон прибыла делегация Коминтерна во главе с генеральным секретарем компартии США Э. Браудером. При встрече генерал Ли заверил их, что Национальное правительство никогда не нарушит интересы рабочего класса. Делегация послала приветствие Чан Кайши и получила благожелательный ответ. В своем материале, посланном из Кантона и опубликованном в прессе Коминтерна, члены делегации с гордостью писали о том что находятся в «революционном Кантоне», но ни единым словом не упомянули о репрессиях против рабочих, которые одновременно происходили в городе.

Только спустя шесть месяцев эти «верные бойцы мирового большевизма», спохватившись (на деле получив новую директиву Москвы), описывали совсем иную картину: «В самый разгар Северного похода Кантонские дельцы хитроумно использовали лозунг единого фронта чтобы переложить всю тяжесть борьбы на плечи рабочего класса... Некоторые лидеры Кантонского пролетариата, одураченные этой хитрой тактикой, не могли разобраться что к чему. Они поступились основными классовыми интересами пролетариата, дабы не разрушать единый фронт с буржуазией... Как будто только революционный пролетариат и его вожди должны соблюдать все обязанности в этом едином фронте... Безусловно это была ошибка. Эта ошибка впоследствии стоила колоссальных жертв и моря крови рабочего класса Китая».

От Кантона до Уханя.

Через несколько недель, когда Национально-революционная армия под городом Юэчжоу встретилась с ожесточенным сопротивлением, местные Союзы крестьян и железнодорожные рабочие помогали отрядам НРА обходить и атаковать своих противников с тыла. Как сообщалось в кантонских газетах, «испуганные враги моментально разбежались». Через двенадцать часов, утром 22 августа над городом уже развивалось знамя Кантонского правительства. Национально-революционная армия окружила Ухань. В самом городе рабочие оружейного завода сразу же начали забастовку. Городской гарнизон после неудачной попытки подавить забастовщиков был изгнан из рабочих кварталов. 8 сентября 1926 г. Ухань пал. Во время последнего штурма погиб коммунист, командир ударного батальона Цао Иоань. В середине октября знамя Гоминдана уже развивалось надо всеми основными городами вдоль Янцзы.

Сам Чан Кайши лично командовал наступлением на Востоке. Он жестко ограничивал революционную пропаганду, временами силой подавляя массовое движение на местах. Благодаря этому, его противник генерал Сунь Чуанфан смог продержаться до октября, когда Чан несколько ослабил свой контроль над революционной агитацией. После этого кампания пошла гораздо успешнее. 5 ноября войска Чан Кайши подошли к Янцзы.

По мере нарастания военных побед нарастало массовое движение. В провинции Хунань до конца ноября профсоюзы увеличили свою численность с 60 до 150 тысяч человек. Число охваченных профсоюзами районов провинции увеличилось с 5 до 50. В Ухане в течение 2 месяцев после прихода Национально-революционной армии более 300 тысяч рабочих вступили в профсоюзы. Все профсоюзы были объединены под знаменем Единых профсоюзов провинции Хубей.

Для рабочих победа Национально-революционной армии стала сигналом к изменению той тяжелой, невыносимой жизни, которой они жили раньше. Ухань захлестнула невиданная забастовочная борьба. Тем временем крестьянское движение нарастало еще интенсивнее. В ноябре в провинции Хунань существовало 54 секции Союзов крестьян, в которых состояло 1 млн. 71 тыс. человек. В январе 1927 года эта цифра перевалила за 2 миллиона. Крестьяне требовали отмены грабительских налогов, снижения арендной платы за землю, а также вооружения против местных землевладельцев. Большинство из крестьянских союзов превратилось во властные органы. Вскоре в Хунане открыто стали отказываться от всех налогов, а также стали отбирать помещичью землю.

При переезде Кантонского правительства в Ухань в декабре 1927 года, оно застало именно такую ситуацию. В атмосфере победоносной революции левые в Гоминдане снова подняли голову. С трибун массовых митингов эти мелкобуржуазные радикалы лили потоки революционных фраз. Но эти потоки моментально же разбивались о скалу классовой борьбы. В кабинетах различных министерств раздавались стоны: «Массы зашли слишком далеко!».

Но Уханьские капиталисты не испугались энтузиазма рабочих. 3 декабря Торговая палата Уханя предупредила: «Если немедленно не будут приняты меры по ограничению требований рабочих, то мы объявим локаут». Бородин, вожди КПК и их союзники в Гоминдане сразу же с этим согласились. Спустя три дня был создан арбитражный орган, с целью «упорядочить правильное увеличение заработной платы, убеждать работодателей в необходимости установления максимума рабочего времени и улучшения социального положения рабочих. Право найма и увольнения рабочих остается у работодателей».

Членами этого арбитражного органа становились представители Гоминдана, Объединенных профсоюзов и Торговой палаты города. Решения этого органа были обязательны и для рабочих и для работодателей. Планировалось принять Закон о труде, который бы установил минимальную месячную зарплату в 13 юаней (эта цифра хотя и совсем мизерная, тем не менее, в конце концов не была принята). Вмешательство рабочих в дела управления было запрещено, «но если решение управленцев явно не в пользу рабочих, решение может быть опротестовано». Фактически была создана система принудительного арбитража, т.е. тесные рамки для улучшения положения рабочих, установленные правительством с одобрения КПК и лично Бородина. Все действия, выходящие за эти рамки, однозначно считались контрреволюционными и подавлялись.

Бородин и Национальное правительство в Ухане не хотели отвечать за действия крестьянского движения. Бородин опасался, что чрезмерная самодеятельность крестьян в конце концов повредит единому фронту четырех классов. С подачи Бородина ЦИК Гоминдана так и не огласил конкретную аграрную программу. Тормозились даже те аграрные требования, которые были записаны в «учении Сунь Ятсена». Северный поход предоставлял уникальный шанс освободить массовое движение от буржуазного руководства, взявшего верх после «мартовского переворота» в Кантоне. Но коммунисты не видели вокруг никого, кроме «Левого» Гоминдана. Ублажить Гоминдан было для лидеров КПК важнее всего.

«В октябре в принципе были выработаны тезисы ЦК КПК о текущих требованиях крестьян. Но представители Интернационала и руководство КПК затормозило их оглашение, и только в январе 1927 г. эти тезисы были разосланы местным организациям. Но и сейчас, по существу, Компартия не изменила свою позицию по текущей борьбе в деревне... Боязнь крестьянского движения была и остается в партии. Самозахват земель крестьянами расценивается ЦК как опасная «детская болезнь левизны».

«ЦК с одобрением смотрит на болтовню о «едином фронте с добропорядочными землевладельцами против реакционных сил» (цитата из доклада Хунаньской организации, датированного 30-м декабря). Определение «добропорядочного землевладельца» остается во всех официальных документах партии (т.е. КПК) и статьях ее ведущих руководителей. Если так и дальше будут подменять социальные категории моральными, то движение в деревне будет погублено.

«На декабрьском пленуме, на котором присутствовал представитель Интернационала, была принята резолюция по аграрному вопросу. В этой резолюции нет ни единого слова о земле и о классовой борьбе в деревне. Эта резолюция проигнорировала все наисущественнейшие вопросы. Лозунг о необходимости передачи власти в деревне местным Союзам крестьян был отвергнут. В резолюции говорится, что такое требование нельзя выдвигать, чтобы не отпугнуть мелкую буржуазию. Исходя из подобных соображений партия перестала вооружать крестьян...

«На декабрьском пленуме ЦК отчитывался: «Определить политику нашей партии по отношению к средней и мелкой буржуазии пока весьма затруднительно. Сейчас участились забастовки рабочих, занятых не на крупном производстве, а также наемных работников торговой сферы против своих работодателей. По своей классовой природе эти конфликты являются внутренними противоречиями мелкой буржуазии. Обе стороны конфликтов такого рода, как наниматели, так и рабочие, нужны для единого фронта. Мы не можем поддержать ни одну из сторон против другой, но мы не можем и сохранять нейтралитет... На тех малых предприятиях, где производится ширпотреб, рабочие должны использовать все возможные способы для мирного решения конфликтов. Забастовка в подобных случаях может рассматриваться только как крайняя мера». Компартия этим своим двусмысленным решением фактически перестала поддерживать борьбу большой части китайского рабочего класса, которая как раз занята именно в мелком производстве. КПК предпочла дружбу с мелкой буржуазией солидарности с работниками, нанимаемыми этой мелкой буржуазией... К всему этому надо добавить, что в последнее время руководство партии стало панически бояться вооружать рабочих.

«В январе этого года (т.е. 1927-го), когда многие советские товарищи поставили вопрос о развертывании полномасштабной политической работы в НРА, товарищ Войтинский выступил резко против. Сначала он заявил, что Москва против создания партийной организации КПК в армии. Вслед за этим он указал, почему нереально создать ее: во-первых, мы этим испортим отношения со старшими офицерами, особенно с Чан Кайши, которые наверняка расценят это как нечистоплотную интригу коммунистов; во-вторых, среди Национально-революционной армии мало сторонников компартии - просто не среди кого работать... По поводу предложения привлечь рабочих и крестьян к массовому вступлению в Национально-революционную армию он заявил, что «никто из рабочих не хочет идти в армию, это бесплодное занятие, Командование НРА не объявляло новый призыв» и т.д. и т.п.

«Кстати, при обсуждении вопроса о вооружении рабочих та же картина. Так как Войтинский не смел открыто возражать против вооружения рабочих, то он подыскивал любой повод, чтобы убедить всех, что вооружение рабочих сейчас рискованно, отнимает у нас много времени, мы не можем нигде добыть оружие и т.д.

«На самом деле до полусотни командиров рот и несколько командиров полков уже состоят в партии. Есть целые полки, рекрутированные из рабочих и крестьянских активистов (так наз. «рабоче-крестьянские полки» - прим. переводчика), они находятся под полным контролем коммунистов. Через этих людей мы могли бы проделать колоссальную политическую работу, но из-за боязни политизировать армию (некоторые партийные вожди воистину боятся этого), некоторые товарищи, посланные работать в армию в конце концов «затерялись», стали просто военачальниками... Хотя представитель Интернационала после долгого сопротивления в конце концов обещал нам, что работа в армии будет «улучшена», но эти обещания оказались пустыми словами. Нам до сих пор неизвестно обсуждал ли он хоть раз этот вопрос с товарищами из ЦК КПК».

В октябре 1926 года руководство Сталина-Бухарина телеграфировало КПК о том, что нужно сдерживать крестьянское движение, чтобы не отпугнуть революционных офицеров из НРА. Сталин впоследствии признал наличие этой телеграммы и назвал ее «ошибкой», но добавил при этом, что это указание через несколько недель было «аннулировано». Это «аннулирование» содержалось в директиве 7-го пленума Коминтерна. В ней была подчеркнута важность аграрного вопроса в антиимпериалистической борьбе в Китае. Но при этом была составлена другая подробная директива (такой способ руководить, при котором правая рука как будто не знает, что делает левая, стал к этому времени в Коминтерне нормальным), в которой требовалось от китайских коммунистов ни в коем случае не допускать самодеятельности многомиллионного крестьянства.

Делегат от КПК на этом пленуме Тэн Пиньшэн в своем докладе отметил, что «мартовские события в Кантоне являлись попыткой буржуазии захватить руководство движением». Но, если верить официальной стенограмме, он больше нигде не упомянул об этом. 30 ноября Сталин уверял китайских делегатов, что «крупная буржуазия весьма слаба... Руководящая роль в крестьянском движении неизбежно попадет в руки китайского пролетариата. Китайский пролетариат активнее и лучше организован чем, китайская буржуазия».

Но это смелое заявление в Тезисах перекрывалось и сводилось на нет буквально через несколько строк следующим разъяснением: «Хотя Китайская Компартия должна объявить о национализации земли как об основном требовании своей политики в деревне, но сейчас она должна определять свою конкретную политику по земле, исходя из экономической и политической специфики разных районов страны».

На деле получалось так, что коммунисты должны были поддерживать все требования крестьянства (а крестьянство требовало земли), в то же время коммунисты должны были следить, чтобы союзники национальной революции не пострадали от перегиба в действиях крестьян. Но каждый раз, когда войска НРА захватывают новый регион, разве не оказываются все местные реакционеры сторонниками Гоминдана? Все они сразу становятся частью «вооруженной революции», а значит их земли становятся неприкасаемыми, так же, как все земли их близких, родственников и сторонников, т.е. практически всех имущих классов.

В «Тезисах» неустанно подчеркивалось, что революция должна делаться руками Гоминдана, а «задача компартии заключается в контроле над осуществлением этих реформ Кантонским правительством». «Тезисы» внезапно признали, что «Национальное правительство в данный момент уже попало в руки правых Гоминдановцев», тем не менее, «последние события показывают, что коммунисты должны участвовать в работе правительства, чтобы поддержать левое крыло Гоминдана в его борьбе с официальной политикой партии, навязанной ей правыми Гоминдановцами». Вот еще одно доказательство того, что коминтерновские вожди давно уже осознали, что левые гоминдановцы находятся в плену у своих сильных и открыто наступающих правых соперников. В такой ситуации вступление коммунистов в правительство сделало бы их пленниками пленников. Именно эту невероятно глупую перспективу и навязывали вожди Интернационала китайским коммунистам...

Бухарин в своем выступлении на февральской конференции Ленинградской партийной организации ВКП(б) сказал, что «сейчас китайская революция имеет собственный центр, этот центр уже превратился в государственную власть. Это событие имеет громадное значение. В китайской революции уже пройден период, когда народ восстает против старого правительства. Основная специфика данного периода китайской революции заключается в следующем: революционные силы уже преобразовались в государственную власть, эта власть имеет регулярную дисциплинированную армию. Продвижение этой армии и ее блестящие победы... представляют собой особую форму революционного процесса».

Вот так. Народным массам уже не приходится вести борьбу против «нынешнего правительства», несмотря на то, что «нынешнее правительство» в Кантоне даже по определению Москвы, все еще представляет интересы буржуазии, а генералы «регулярной дисциплинированной армии» уже подавляют массовое движение. Как сложна эта «особая форма революционного процесса»! На Седьмом пленуме Исполкома Интернационала Тэн Пинсян сдуру публично высказал следующую мысль: «С одной стороны, мы должны защищать интересы крестьянства, с другой стороны, необходимо поддержать и укрепить единый фронт национального революционного движения. В такой противоречивой ситуации нелегко найти правильную линию... Мы совершенно согласны со взглядом тов. Бухарина: надо развивать крестьянское движение и в тоже время поддерживать единый фронт всех классов в антиимпериалистической борьбе...». Эта была попытка примирить непримиримые вещи. Невозможно развивать крестьянское движение, логическим концом которого является конфискация земельной собственности имущих классов, и одновременно сохранять союз с буржуазией.

Громадный рост крестьянского движения в 1926 году шел рука об руку с ростом массового стачечного движения. Даже неполные данные свидетельствовали о 535 крупных забастовках, в которых приняло участие больше миллиона рабочих. Большинство требований были экономического характера: увеличение заработной платы, улучшение условий труда. Один социолог, опираясь на имевшиеся у него данные, утверждал, что в половине случаев забастовщиками была одержана полная победа, 28% забастовок окончились частичным успехом и лишь 22% потерпели неудачу. Китайские рабочие с невиданной ранее смелостью поднимались на борьбу, экономическая борьба смешивалась с политическими требованиями. К началу 1927 г. рабочие снова вырываются за те «разумные рамки», которые были установлены перепуганными борцами с империализмом из ЦИК Гоминдана.

Спустя шесть недель, один известный британский журналист посетил г. Дзюзян, чтобы проверить слухи о мародерстве погромщиков. Впоследствии он писал: «Если мародерства имели место, то, по-моему, они были осуществлены крайне не эффективно. В тех покинутых квартирах, в которых я был, на полу валялись порванные газеты, видимо это были следы поспешного ухода хозяев, но мебель была почти не тронута, окна целы, даже крайне убогая лампа над подъездом не была разбита, хотя я бы ее разбил...».

Захват британской концессии в Ухане был стихийным действием рабочих. В том памятном письме троих коминтерновских работников, на которое мы уже ссылались раньше, было написано, что «никто не предвидел событий третьего января. Захват концессии был самодеятельностью рабочих. Ими не руководили ни Гоминдан, ни наша партия. Обе партии (Гоминдан и КПК) были застигнуты этим событием врасплох и обе вынуждены были корректировать свои действия в соответствии с новой ситуацией».

Империалистов, особенно британских, последние события заставили еще дальше отступить перед напором масс. Это отступление началось уже в 1926 г. и было рассчитано на встречное понимание китайской буржуазии с целью заключить с ней союз против массового движения. Еще в декабре 1926 г., когда Кантонское правительство только переехало в Ухань, член правительства Британии лорд Милс Лансин был отправлен в Ухань с официальной миссией для поиска возможных компромиссов. В то же время Национальное правительство вело аналогичные переговоры с американскими и японскими представителями. 18 декабря 1926 г. Британское правительство официально предложило отменить экстерриториальность своих граждан в Китае. 27 января 1927 г. это предложение было официально донесено до Национального правительства в Ухане. Спустя несколько дней, Госсекретарь США заявил о готовности его правительства присоединиться к этому предложению. 2 марта было подписано соглашение между Уханьским правительством и Британией. По этому соглашению две захваченные рабочими концессии были задним числом ликвидированы, а территории на которых они находились, были официально возвращены Китаю.

Одновременно в иностранные концессии в других городах прибывали все новые войска из Европы, США, Японии. Активно готовясь к вооруженной интервенции, империалисты все же рассчитывали на то, что их китайские партнеры сами возьмутся за подавление массового движения, которое не только завоевывало суверенитет Китаю, но и грозило существованию самой отечественной буржуазии.

Ощущая поддержку масс, левые гоминдановцы стали более жестко разговаривать с Чан Кайши. Последний расположился в южном городе Наньчан и вел переговоры сразу с несколькими десятками политических группировок со всего Китая. Его взор прежде всего был обращен к Шанхаю, но пока он еще не захватил это сердце финансового капитала страны. Чан намеревался сначала установить полный контроль над Гоминданом. Он потребовал, чтобы Национальное правительство переехало в Наньчан, а также, чтобы именно там собирался ЦИК Гоминдана. 10 января Чан лично прибыл в Ухань, чтобы добиться этого. Но ему был оказан весьма холодный прием со стороны левых Гоминдановцев. В «письме трех» описывалось, как Бородин на приеме, на котором присутствовал и Чан Кайши, позволил произнести несколько иронических слов о «властолюбивых генералах», но тут же сам испугался и разъяснил своим подчиненным из местного аппарата Коминтерна: «Боюсь, что я совершил ошибку... Мои нападки на Чан Кайши были вызваны общим настроением в Ухане, не знаю, правильно ли я поступил».

Как действовала КПК в это время? Еще раз процитируем «письмо трех»: «Как вел себя ЦК КПК в этой ситуации? Нужно было развернуть широкую кампанию в массах с целью разоблачения истинных мотивов этих резолюций, нужно было заставить левых гоминдановцев как можно скорее официально выдвинуть программу аграрной реформы - только так мы могли заставить Чан Кайши публично раскрыть свое истинное лицо. Но ничего подобного не было сделано, и ему еще долгое время удавалось, прячась за пустыми и неопределенными обещаниями, делать свои черные дела. ЦК КПК и представители Интернационала слишком долго смотрели на все происходящее сквозь пальцы... Еще раз повторим, партийное руководство в течение двух месяцев ни разу не высказало своего мнения по последнему конфликту между левыми Гоминдановцами и Чаном. ЦК отмалчивался, не желая отвечать на насущные вопросы, поставленные перед ним текущей ситуацией».

18 марта ЦК КПК в лице Чен Дусю все-таки отреагировал на происходящее. Чен Дусю писал, ссылаясь на сообщения буржуазных СМИ о сближении Чан Кайши с северными реакционными генералами, что Чан должен «публично опровергнуть эти сплетни, запущенные империалистами». «Наша обязанность... честно заявить лидеру национальной революции, генералу Чан Кайши, что он должен немедленно доказать как словами, так и делами, что так называемые «единые выступления против красного беспредела» не более чем фантазии империалистов».

Классовые противоречия внутри революционного движения, из-за военных успехов Национально-революционной армии и громадного роста массового движения быстро достигли предела. Наступило время, когда рост движения масс стал прямой угрозой для самого существования китайской буржуазии как класса. Империалисты готовились к отпору массовому движению, китайская буржуазия - тоже. В то же время левые гоминдановцы утешали себя тем, что «кризис миновал», а коммунисты честно уговаривали «заблудшего лидера национальной революции Чана» опомниться. И все свои действия в этом направлении ЦК КПК аккуратно скрывал от масс, особенно от шанхайских рабочих. Последние напряженно готовились к вооруженному восстанию, чтобы содействовать скорейшему приходу НРА с Чан Кайши во главе. Они понятия не имели о том, что Чан Кайши действительно спешил в Шанхай, но только чтобы покончить с «красным беспределом» шанхайского пролетариата.

Шанхайское восстание

Во время победоносного наступления НРА на Север, в Шанхае поднималась очередная стачечная волна. В течение 1926 г., по официальным данным, в городе произошло 169 забастовок на 165 предприятиях, в которых участвовали 202 тыс. рабочих. 82 из этих стачек закончились победой. По другим данным (также официальным), произошло 257 забастовок, из которых 53,8% закончились победой или частичной победой рабочих. Стачечники выдвигали такие требования, как повышение зарплаты, отмена телесных наказаний для рабочих, улучшение условий труда, введение бесплатного обеда, выплата компенсаций за производственные травмы. Рабочие также выступали против массовых увольнений.

Некоторые требования были отклонены работодателями, расценившими их как наглость быдла. «Наглостью» они сочли, например, требование организации медпункта при заводе, оплачиваемый месячный отпуск для работниц во время родов, оплата больничных, запрет детского труда, введение пенсионной страховки. Стачки всегда жестоко подавлялись работодателями при посильном содействии коменданта Шанхая. Редкими были случаи, когда забастовка не сопровождалась кровавым столкновением рабочих с полицией и арестами лидеров стачкома. Но стачечная волна все нарастала и нарастала. Вести о захвате городов Ухань и Цзюцзян войсками НРА сильно подняли и без того весьма боевое настроение шанхайских рабочих. Они все больше и больше были готовы к тому, чтобы самостоятельно вмешиваться в политическую жизнь страны и менять все и вся в пользу своих интересов.

В эти напряженные и неопределенные месяцы шанхайская политическая жизнь складывалась весьма интригующе. Внимание буржуазной общественности было приковано к так называемому «Движению за независимость Шанхая». Его возглавляли банкиры финансовых кругов Юга, откровенные правые лидеры Гоминдана, с ними заигрывали многие политические авантюристы, питающиеся крохами со стола сильных мира сего. Заметное влияние в «Движении...» также имела организованная преступность Шанхая. При всем этом «Движение...» находилось под контролем генерала Сунь Чуанфана, против которого оно формально было направлено. Будучи авторитетным руководителем динамичного массового движения, КПК и подконтрольные ей профсоюзы бестолково плелись в хвосте всего этого политического балагана, не зная толком, что делать с собственными гигантскими силами.

Тем временем войска Сунь Чуанфана разбивались о наступающую НРА. Сунь с отчаяния призвал на помощь другого военного диктатора Чжан Цзунчана из восточной провинции Шаньдун. Чжан среди своих «коллег» отличался патологическим интересом к деньгам и буйным поведением по отношению к своим подчиненным. Получив приглашение, армия Чжана немедленно отправилась на Юг. У шанхайских толстосумов перехватывало дыхание от одной мысли о жизни под властью этого натурального разбойника. Где искать спасения? Финансовые тузы обратили свое внимание на фигуру Чан Кайши. Именно Чан, считали в салонах шанхайских банкиров, является оптимальным кандидатом для защиты предпринимателей. Революционный генерал Чан Кайши должен, по мнению банкиров, оградить их как от покушения рабочих и городской бедноты, так и от ненасытных вымогателей в лице бесчисленных туземных царьков, вроде Чжана.

В это изменчивое и смутное время международный капитал (особенно американский и британский, в меньшей степени - японский) поначалу плохо ориентировался во всех хитросплетениях китайской политики. До начала 1927 г. представители западного бизнеса в Китае занимали выжидательную позицию в отношении революционных процессов. Европейские и американские коммерсанты, миссионеры и дипломаты, находящиеся в постоянном страхе за себя, вынуждены были оградить свои концессии железным занавесом из штыков и колючей проволоки. Все больше и больше военных кораблей из Европы и Америки прибывали в Шанхай, чтобы защитить их от «взбесившихся китайских бандитов».

17 февраля Национально-революционная армия освободила г. Ханчжоу, на следующий день - г. Цзясинь. Вскоре солдаты Чана появились уже под Шанхаем. В городе воцарилась напряженная неопределенность. 19 февраля ЦК КПК принял решение провести всеобщую стачку в помощь наступающей НРА. На 48 часов 350 тыс. рабочих бросили работу. Остановились трамваи и пароходы, закрылись отделения почты, встали крупные заводы, замерла торговля. Процветающий мегаполис мгновенно превратился в мертвый город. На улицах вовсю шли столкновения рабочих с полицией. Что дальше? Рабочие с минуты на минуту ожидали нового приказа профсоюзов, подконтрольных компартии. Приказ не поступал... Руководство коммунистов во время стачки отчаянно пыталось разыскать спрятавшегося эмиссара Чана, чтобы добиться какого-либо внятного указания по дальнейшим действиям, но его не удалось найти.

Лозунги, выдвинутые коммунистами во время этой стачки, ограничивались здравицами в честь Национально-революционной армии и Чан Кайши и призывами к свержению Сунь Чуанфана. Все лозунги против империализма были сняты.

Цитируемый ниже документ КПК более позднего времени - красноречивое свидетельство о деятельности ЦК во время февральского восстания:

«После начала забастовки партия не отнеслась к ней как к началу восстания. Не только среди мелкобуржуазных масс не проводилась агитация за восстание, но даже среди рабочих мало кто понимал цели и направленность этой забастовки... И хотя нами был выдвинут лозунг о созыве «Конгресса народных депутатов», никто не занимался созданием рабочих комитетов на заводах под этот лозунг. Тем более никто не думал созывать этот «Конгресс» с целью превратить его во властный орган, в котором можно было бы обсуждать все вопросы от забастовки до вооруженной самообороны или даже восстания. Иными словами, не превратили его в фактическое временное революционное правительство. Наша партия тогда создавала организацию, подобную временному революционному комитету, состоявшую из представителей профсоюзов и буржуазии. Но массы «с улицы» не имели осведомленности о том, что происходило в этом «Временном революционном комитете». А произошло вот что: наши представители на заседаниях этого комитета уступали по каждому пункту крупному капиталу... Наша партия призвала массы на улицу и бросила их там на целых три дня. Мы не руководили ими, чтобы вести вперед к восстанию, мы даже не руководили ими, чтобы обороняться. Рабочие захватывали оружие и расстреливали штрейкбрехеров по собственной инициативе... Вся наша работа заключалась в бесконечных переговорах с банкирами, правыми и центристами из Гоминдана, а эти переговоры использовались ими исключительно в борьбе за власть между собой.

Наша политика была такова - рабочие должны были подниматься, но не делать ни шагу без разрешения буржуазии. Мелкая буржуазия была оставлена нами на произвол судьбы. Ответственные товарищи в ЦК надеялись, что крупный капитал Шанхая поддержит наше восстание. Мало того, мы рассчитывали на поддержку коменданта города, палача рабочего движения генерала Ли Баочжана. Разумеется, что в конечном итоге представители крупного капитала нас не поддержали. Поведение нашей партии во время февральского восстания нужно объективно расценить как предательство рабочего класса».

Генерал Ли Баочжан и полиция Международной концессии начали действовать, не дожидаясь результатов переговоров. Студенты и забастовщики, раздававшие листовки, арестовывались и расстреливались. В первый же день забастовки генерал Ли послал специальные отряды патрулировать улицы. Руководители забастовки выявлялись агентами Международной концессии и передавались китайским властям для казни. Полиция обыскивала прохожих, из-за чего большинство улиц опустело. Двум металлистам и одному кондуктору трамвая отрубили головы на месте за раздачу листовок. В районе «Старых западных ворот» некоторым берущим листовки прохожим также отрубали головы. Три студента пытавшиеся вести агитацию за стачку в Шанхайском порту, были задержаны, им тоже отрубили головы. Точные цифры убитых неизвестны, предположительно, их было около 200. Вот свидетельство иностранного журналиста ставшего очевидцем этих расправ: «Палачи, после того как отрубали головы своим жертвам, поднимали их вверх на бамбуковых копьях и несли по улицам. Казни проводились обычно в наиболее людных местах. Палач с мечом в сопровождении группы солдат приводил свои жертвы в какое-нибудь многолюдное место и там их казнил. Многотысячная толпа при этом замирала от ужаса».

Февральское восстание было подавлено в крови. Последние вспышки уличных боев пришлись на 24 февраля. В то время большинство рабочих, дезориентированные бестолковостью ЦК КПК, уже вернулось к своим рабочим местам. Аресты же и казни все продолжались и продолжались. Многие из арестованных были расстреляны из-за наличия у них листовок с восхвалением «храброго командующего Чан Кайши». В этой драме абсурда солдаты одного из генералов Чан Кайши Ли Баочжана убивали рабочих, видевших в Чан Кайши своего защитника.

Несмотря на широчайший размах всеобщей забастовки, несмотря на то, что она была подавлена варварскими способами, несмотря на продолжающееся замешательство вождей КПК, события с 12 по 24 февраля являлись лишь только прологом еще более удивительных событий. Рабочие организации понесли серьезные потери, но не были разрушены и рабочие сохранили волю к борьбе. Недавнее поражение их не обескуражило, и они не поддались панике, не боялись новых, грядущих боев.

Хотя февральское восстание потерпело неудачу, но всего через 24 дня рабочие получили новый, еще более удачный, чем предыдущий, момент для взятия власти. На этот раз они покажут, что они уже, кажется, научились бороться и побеждать, но руководство КПК намертво слившееся в союзе с Гоминданом, оказалось способно превратить любую победу в поражение. После поражения февральского выступления группа арестованных лидеров профсоюзов (членов КПК) была приговорена к смерти. В камерах смертников эти товарищи получили приказ от ЦК называть себя только членами Гоминдана и использовать все возможности для агитации за учение Сунь Ятсена. Сказано, сделано: с криками «Да здравствует учение Сунь Ятсена! Да здравствует Гоминдан!» рабочие-коммунисты шли на расстрел.

Через две недели после подавления восстания головорезы генерала Чжан Цзучаня вошли в город. Генерал Сун Чуанфан сбежал в Северный Китай. «Международная концессия» непрерывно укрепляла свою оборону. В конце февраля в Шанхае было расквартировано 7000 британских солдат, 1500 морских пехотинцев США и 600 японских солдат. Пребывало все больше и больше иностранных войск.

25 февраля все консулы западных стран в Шанхае обнародовали жесткое совместное заявление о том, что они предпримут все необходимые меры, чтобы обеспечить безопасность «Международной концессии» и всех иностранцев. Тем временем военные действия разворачивались на трех фронтах. Часть НРА двигалась по берегу Яньцзы, захватила г. Аньчин и г. Уху и подошла к Нанкину. Другая армейская группировка НРА продвигалась вдоль железнодорожной ветки Цзиндэцчжань - Сучжоу с целью захвата железнодорожной магистрали Пекин - Шанхай. Третья группировка концентрировалась вблизи Шанхая: на этом фронте во время февральского восстания царило затишье, но в начале марта военные действия снова активизировались. Войска Чан Кайши под командованием генерала Бай Цзунси подошли к городу. Вечером 20 марта они вошли в населенный пункт Лунхуа под Шанхаем, который сразу стал сосредоточием бесчисленных интриг. Здесь эмиссар Чан Кайши в Шанхае встретился с генералом Бай Цзунси и посоветовал последнему в город не вступать. Чан Кайши тоже телеграфировал генералу Бай: «Не вступайте в город. Не конфликтуйте с Международной концессией. Подождите».

Но рабочие не хотели ждать. От имени профсоюзов коммунисты призвали начать всеобщую забастовку в 12 часов 21 марта. Заодно провести и восстание. Их представители срочно выехали в Лунхуа просить генерала Бай помочь рабочему выступлению. Генерал Бай наотрез отказался.

В Восточном районе рабочие без труда захватив все полицейские участки, разоружили солдат, многие из последних тут же присоединялись к восставшим. Вслед за этим вооруженными рабочими были захвачены все государственные учреждения в районе. Эмиссар Чан Кайши тоже пытался ловить рыбку в мутной воде: он послал группу боевиков «Триады» взять этот район под свой контроль, но они сразу же были изгнаны. Эмиссар Чана решил больше не рыпаться.

В Усунском районе рабочие разгромили местные воинские части, и солдаты, не зная о происходящем в других районах, двинулись на электричках к центру города. Когда их электричка доехала до района с названием «Речной пролив», бегущие солдаты обнаружили разобранные рабочими рельсы. Солдаты заняли оборону на ближайшей железнодорожной станции «Храм Тэтун». Вокруг скопились дружинники из разных районов, которые после успешного захвата своих целей пришли помочь отбить у солдат станцию.

Первая дивизия Национально-революционной армии, находящаяся в Лунхуа, под влиянием выступления шанхайских масс, вопреки приказу сверху, пришла на помощь восставшим, но к этому времени дело было уже сделано: весь Шанхай был в руках восставших, кроме попрятавшихся за железной проволокой «Международной концессии» и «Французской концессии» иностранцев, с удивлением и ненавистью наблюдавших за происходящим.

На главных проспектах города вместо ружейных выстрелов и пулеметных очередей уже раздавались радостные крики и выстрелы салюта в честь победы. Профсоюз железнодорожников принял решение восстановить все железные дороги, для этого были организованы бригады общим количеством в 300 человек. Это были первые рабочие, приступившие к работе после победоносного восстания.

Тень Чан Кайши над Китаем

Чан откомандировал одного из своих подручных Ян Ху в «Триаду» для координации совместных действий. В его планах также было создание «альтернативных профсоюзов». Весь сброд и отморозки из «Триады» были отмобилизованы в эти «профсоюзы». Было налажено снабжение этих «рабочих структур» советским оружием из арсенала НРА.

В тот же день в городе Цзюдзянь также произошли погромы. Несколько сотен боевиков «Триады», заявивших себя в качестве «здоровых элементов рабочего движения», разгромили помещения профсоюзов, городской комитет Гоминдана, представительство Союзов крестьян, а также штабы студенческих и женских организаций. Было разгромлено и Политуправление Шестого корпуса Национально-революционной армии, где большое влияние имели коммунисты. Во время погрома 4 боевика было убито, 10 ранены. По свидетельству очевидца, «рабочие уже захватили бандитов в плен, но тут подоспела рота солдат, которая и освободила пленных боевиков».

По сообщению одного иностранного журналиста, «погромщики уже были обращены в бегство, но в этот момент армия встала на их сторону. Она разрушила помещение объединенного профсоюза, завершив таким образом «работу» погромщиков. Лидер профсоюза пропал без вести. Говорят, что сами профсоюзы реорганизованы. В городе объявлено чрезвычайное положение. Митинги и шествия запрещены. Ношение оружия гражданскими лицами запрещено. Улицы патрулируются войсками... Во время конфликта сам генерал Чан находился в городе. Говорят, что он поощрял это выступление. Во время пика конфликта Чан послал крупные воинские силы для охраны иностранной концессии нашего города... (...) Мэр Цзюдзянь из-за того, что экстремисты в свое время сожгли мэрию, вынужден был скрыться, но теперь он уже вернулся вместе с охраной из 150 бойцов, лично отобранных генералом Чан Кайши... Влияние умеренного курса, который представляет генерал Чан Кайши, начинает распространяться по всей провинции. Ветер действительно стал дуть в другую сторону...».

Этот инцидент породил множество всяческих версий и слухов. Одни считали, что это провокация коммунистов и левых Гоминдановцев, преследующая цель рассорить Чан Кайши с Западом. Другие подозревали, что это было сделано агентами самого Чана, чтобы подготовить почву для разрыва с коммунистами. Во всяком случае, существовавшему в Южной Китае массовому движению не были свойственны погромы иностранцев. У рабочих и крестьян был миллион причин ненавидеть зарубежных коммерсантов и христианских миссионеров. Во многих сотнях китайских городов имущество иностранцев было конфисковано, а сами они убежали. Но только в крайних, чрезвычайно редких случаях дело доходило до убийств. Расследование, проведенное одним иностранным экспертом, ясно и точно указывало на то, что этот погром был делом рук превратившихся в мародеров солдат из разбитых частей северных диктаторов.

Из Нанкина Чан Кайши направился в Шанхай. Вечером 26 марта 1926 г. Чан прибыл в Шанхай. Его радушно встретили его прежние коллеги по финансовым спекуляциям и братки из «Триады». В Шанхае был сконцентрирован также финансовый капитал, контролируемый его земляками из провинции Чжэцзян. Все эти люди совместно с западными бизнесменами и чиновниками управляли крупнейшим китайским мегаполисом.

В Шанхае первым, с кем встретился Чан Кайши, опять был Рябой Хуан. Вторым человеком был представитель администрации Международной концессии, который вручил генералу пропуск в «Европейский квартал» с привилегией входить туда вместе с вооруженной охраной. Чан также был великодушен и обещал, что он обязательно будет «сотрудничать с правоохранительными органами Международной концессии». Сразу же состоялось его совещание со своими помощниками и сторонниками по вопросу восстановления «закона и порядка» в Шанхае.

Генерал Чан развернул бурную деятельность в своем «родном» городе. Состоялась его встреча с ветеранами правых Гоминдановцев, отошедшими от партии три года назад. Он нанес также визит крупнейшим представителям финансовых и торговых кругов. Чан принял вместе с Рябым Хуаном других лидеров шанхайской группировки «Триады» Ду Юэшена и Чжан Сеаолиня. Разговор шел без обиняков. «Как отнять город у рабочих?» - задал вопрос «революционер» Чан Кайши. «Мочить их!», - последовал ответ «революционеров» из «Триады».

Чтобы разгромить рабочих и коммунистов, Чану была уже обещана солидная финансовая поддержка, но Чан и его соратники нервно ежились от неопределенности ситуации. В тот период один осведомленный иностранец в своем дневнике писал: «Завтра он может стать на сторону экстремистов и больше не будет сопротивляться мощному коммунистическому потоку, несущему нас в ад».

Гнев и страх иностранной диаспоры Шанхая, укрывшейся за колючей проволокой и солдатскими штыками, не знали предела. По словам одного из иностранцев, они были убеждены, что скоро все будут перерезаны в собственных постелях своими слугами. 21 марта администрация Международной концессии объявила о введении чрезвычайного положения. 24 марта было обнародовано заявление администрации, в котором было написано: «Мы применим все необходимые средства, чтобы ситуация не вышла из под контроля». К тому моменту в Шанхае было расквартировано 30 тысяч иностранных солдат. На одного «мирного» гражданина Британии в Международной концессии приходилось два британских солдата. Тридцать иностранных военных кораблей находились в территориальных водах вблизи Шанхая на случай «экстренной необходимости». Над городом часто летали самолеты из эскадрилий британских ВВС. Спустя несколько дней количество иностранных военных кораблей в территориальных водах вблизи Шанхая возросло до 45.

Некий американский журналист Родней Жильберт каждый день писал публицистские заметки для британской прессы. То, что он писал, точно отражало настроения иностранной диаспоры: «Шанхай целиком и с самого начала был построен нашим трудом, теперь его хотят у нас отнять и передать китайскому быдлу из трущоб. (...) Ныне в городе барствуют анархические бездельники из профсоюзов, этого логова уголовников. (...) Меня всякий раз охватывает ужас при мысли о том, что, если эта бешеная большевистская собака не будет уничтожена в Китае, то она сможет пересечь океан и попасть в мою любимую Америку. В результате пострадает весь христианский мир, от тех страшных язв коммунизма, от которых страдаем мы здесь. Я не на секунду не сомневаюсь, что большевистский Китай стал бы крупнейшим бедствием в нашем мире. (...) В Китае коммунисты вселяют в людей ненависть, жадность, зависть, и социальное людоедство. (...) По достоверной информации наших Уханьских друзей, местные коммунисты подбирают женщин, имеющих высокую грудь и белоснежное тело, для организации манифестации, в которой они должны будут идти обнаженными. Для тех, кто знаком с тысячелетней нравственностью Китайских женщин, это неопровержимое доказательство проникновения заразы русского коммунизма. (...) В наше время изящные способы решения проблем ни к чему, коммунисты в Шанхае должны быть искоренены, как чума... Китайские коммунисты должны быть подвергнуты строжайшим карам, также как и русские звери-большевики. (...) Чан Кайши стоит на распутье, без преувеличения можно сказать, что он - единственная гарантия Южного Китая от коммунистического потопа... Но если генерал Чан хочет спасти своих соотечественников от рук красных, он должен действовать быстро и беспощадно, он должен показать себя как решительного человека действия».

Несмотря на дружелюбный жест Чана, за исключением нескольких человек, большинство западных бизнесменов из Международной концессии продолжали настороженно выжидать. Как было написано в редакционной статье одной из ведущих буржуазных газет Шанхая, «интервью Чана пропитано фальшью, лицемерием и ложью». Но чуть позже в этой статье признавалось, что «генерал Чан старался говорить от чистого сердца, и в принципе на территории ему подконтрольной он старается поддерживать порядок». Через несколько дней командующий британскими войсками, расквартированными в Шанхае, генерал Дункан, заявил китайскому журналисту: «Чан завоевал мое уважение: он не только знает, как усмирить этих смутьянов, он уже на деле их усмиряет».

Несколько дней спустя, было официально обнародовано заявление Шанхайских предпринимателей об их преданности Национально-революционной армии и лично Чан Кайши. 9 апреля делегаты от 20 коммерческих структур приняли заявление в котором они выдвинули следующие лозунги: «За подлинное, не искаженное учение Сунь Ятсена!», «За главнокомандующего Чана!», «Долой всех контрреволюционеров!».

Конечно, кроме криков требовались и конкретные действия. Богачам пришлось здорово раскошелиться. Ситуация требовала чего-то более существенного, чем просто проклятия по адресу «античеловечного коммунизма». Первая часть кредитов была предоставлена Чан Кайши 4 апреля 1927 г. в сумме 3 миллиона юаней. Через несколько дней ему дополнительно было предоставлено 7 миллионов юаней. По сообщению иностранного корреспондента, «китайские банкиры и коммерсанты... при встрече с Чаном подарили ему 15 миллионов юней с условием, что он станет защитить нормальный порядок от коммунистов и рабочих». Спустя две недели, для продолжения военной кампании Чана был выделен очередной кредит в 30 миллионов юаней.

Но коммунисты лишь пассивно наблюдали, как Чан энергично устанавливал собственный контроль над Шанхаем. Один офицер из его окружения стал начальником полиции. Был создан особый финансовый комитет, состоящий из ряда крупных банкиров, для снабжения его войск. Он прибрал к своим рукам администрацию двух основных железнодорожных веток, проходящих через Шанхай. 28 марта было объявлено чрезвычайное положение в городе. Все гражданские организации отныне были подчинены Верховному командованию НРА, находящемуся за городом в местечке Лунхуа. Был объявлен приказ о запрете ношения оружия лицами, не имеющими на это разрешения. Одновременно под шефством «Триады» создавались «умеренные» профсоюзы под названием «Конфедерация труда». Все быстро шло к тому, чтобы в Шанхае использовать тактику, уже проверенную в других городах.

30 и 31 марта в Ханчжоу состоялась генеральная репетиция шанхайской резни. Вечером 30 марта большая группа боевиков «Триады» под именем «Рабочей дружины Конфедерации труда» ворвалась в помещение ханчжоуских профсоюзов. Во время драки несколько рабочих погибло, было много раненых, были потери и со стороны нападавших. По опубликованным материалам, поступившим от местного профсоюза и появившимся в Шанхайской прессе, на следующий день городской профсоюз призвал ко всеобщей забастовке, но на этот призыв откликнулись лишь телефонисты и почтовые служащие. Зато был созван крупный митинг протеста, после него состоялась демонстрация. Армейские подразделения поджидали ее на одном из перекрестков. Военным внушали, что профсоюз саботирует продвижение Национально-революционной армии. Когда рабочие подошли, по ним был открыт огонь. По данным военных, 6 рабочих погибло, сотни были арестованы. Дружинники, которые были вооружены только палками, были разоружены и разогнаны. Сколько погибло всего народу во время этих событий, неизвестно. Профсоюзы были запрещены до того как их «реорганизуют» по уже известному сценарию.

Ханьчжоуский инцидент был репетицией последовавших вслед за тем шанхайских событий. Это было зеркальное отражение не только будущих действий Чан Кайши, но и последующей реакции КПК. Когда Чан назначил своих людей на ответственные посты в Ханьчжоуской администрации, местный профсоюз направил ему телеграмму с просьбой снять их ввиду их реакционности. Чан телеграммой же ответил: «В военное время я имею право назначать чиновников по своему усмотрению». Профсоюзные лидеры проглотили этот ответ молча. После ареста и побоища 31 марта профсоюз вторично телеграфировал Чану с просьбой «Прибыть в Ханьчжоу, наказать виновных, спасти город от разгула реакции». К сожалению, Чан был занят, он готовил этот самый разгул реакции у себя в Шанхае. Шанхайский же профсоюз был занят ублажением генерала Чана, ему тоже было некогда учиться на Ханьчжоуской трагедии.

При всей мыслимой и немыслимой «лопоухости» руководства КПК с его коминтерновскими менторами, Чан Кайши не мог не знать, по какому опасному пути он идет, вступая в бесповоротную борьбу с организованными рабочими. Революционное движение было настолько мощным, что Чану пришлось пойти по пути постепенных и осторожных действий вместо нанесения лобового удара. За каждым его шагом вперед, всегда следовало полшага назад. Все те, кого он стремился уничтожить, были запутаны и обмануты его уловками. Ему удалось запутать даже некоторых своих соратников. Накануне переворота 20 марта 1926 г. в Кантоне многие из его сторонников из НРА были с ним в ссоре, так как им были непонятны его подлинные цели, скрываемые за туманными фразами. Сейчас в Шанхае ситуация была похожей. Многие, особенно среди западных наблюдателей, были раздражены внешней противоречивостью действий генерала Чана. 8 апреля в одной из ведущих буржуазных газет был опубликован следующий угрожающий комментарий: «В политических кругах говорят, что генерал Чан наверняка получит поддержку цивилизованного мира, если он будет последователен в своем антикоммунизме, но своей половинчатостью Чан заставляет нас сомневаться в том, что он безвозвратно порвал с красными бандитами».

На самом деле Чан лучше всех знал, что он делает и куда он идет. В его планы не входил компромисс с коммунистами в Шанхае. Он был полон решимости разгромить организованных рабочих, но ему нужно было время на перегруппировку сил. Революционно настроенные части НРА, например Первая дивизия, должны были быть выведены из города. Их надо было заменить надежными войсками. Мобилизация боевиков шанхайской «Триады» также находилась в самом разгаре, и ее требовалось завершить. Пока шла вся эта подготовка, Чан всеми способами стремился поддерживать благодушное настроение среди своих врагов.

Сразу же по прибытии в Шанхай Чан Кайши опроверг слухи о своем намерении разорвать отношения с Национальным правительством в Ухане. 27 марта Чан официально заявил: «Нет никакого раскола, ряды Гоминдана едины... Среди нас и в помине нет никаких серьезных разногласий». Через два дня в интервью японскому журналисту он заявил о своем полном признании авторитета ЦИК Гоминдана, находящегося в Ухане. Москва также не была оставлена без внимания. Один из соратников Чана, генерал Бай Цунси заявил корреспонденту «Правды»: «Мы знаем, что империалисты рассчитывают на раскол между революционной армией и народом, но это невозможно. Нашим основным принципом было и есть единство вооруженных сил и народных масс... Китайская революция является частью мирового революционного фронта. Империалисты стараются разрушить этот фронт своими инсинуациями и ложью. Сунь Ятсен учил нас сотрудничать с коммунистами, и коммунисты стали частью Гоминдана. Мы не будем разрушать сотрудничество с ними. Различные иностранные издания в Шанхае распространяют сплетни о нашем мнимом разрыве. Эти издания должны быть запрещены».

Мы увидим, как высоко ценили эти обещания Москва и китайские коммунисты. Мы также увидим и какова подлинная цена этим обещаниям.

Первого апреля 1927 г. вернулся из Европы в Китай Ван Тинвэй, который приехал по настоятельной просьбе ЦИК Гоминдана занять пост Главы Национального правительства в Ухане. Так у Чан Кайши появился еще один помощник в осуществлении его плана. Ван всегда был склонен уступать более сильному противнику, ведь он по сути всегда был типичным представителем мелкобуржуазных радикалов. Новый Глава Национального правительства поспешил заключить союз с Чаном, который лишь год назад с позором изгнал его не только с трех постов (Главы Национального правительства, председателя партии и председателя Военного совета Гоминдана), но и вообще из Кантона. Торг двух «борцов национальной революции» продолжался два дня. Третьего апреля Чан публично заявил, что он-де «полностью подчиняется» ЦИК Гоминдана в Ухане. В этом заявлении он клялся, что «убежден в том, что возвращение товарища Вана наверняка укрепит партию, усилит правительство и позволит завершить национальную революцию... Отныне все партийные и политические решения должны исходить от председателя Вана при полной согласованности их с ЦИК. Все войска, возглавляемые мной, будут беспрекословно подчинятся ЦИК».

В официальной биографии Ван Тинвэя этот эпизод описывается следующим образом: «Заявление Чана показалось Вану некорректным, он соглашался с необходимостью расстаться с КПК, но был против любого необдуманного раскола... причем он предпочитал мирное разрешение всех споров...». Чтобы избежать прямого конфликта с коммунистами, Ван настойчиво уговаривал Чана добиваться своего, не прибегая к насилию. Ходили слухи, что Ван обещал снять Бородина со всех постов, изменить решение последнего пленума ЦИК Гоминдана по поводу упразднения поста председателя партии и Главнокомандующего, а также Ван был намерен разоружить Шанхайскую дружину и вручить Чану полномочия назначать чиновников мэрии. Впоследствии, когда он снова находился в оппозиции к Чан Кайши, Ван наотрез отрицал все это. Но автор его официальной биографии зафиксировал, что Ван в это время был в Ухане для консультаций с членами ЦИК, «планировалось собраться в Нанкине для созыва пленума ЦИК с участием Чан Кайши, чтобы удержать партию от раскола. Ван был уверен, что большинство ЦИК готово изменить неугодные Чану мартовские решения».

Но Чан Кайши и его единомышленники понимали, что нужнее сейчас пулеметы, а не бумажные соглашения. Бурная деятельность Вана была использована Чаном всего лишь в качестве дымовой завесы для прикрытия своих планов. Ван оправдал его ожидания. Его примирительных по сути и радикальных по форме речей оказалось достаточно, чтобы коммунистические лидеры шанхайских рабочих снова понесли свои жертвы на «святой алтарь единого национального фронта».

Заговор молчания

Годами лидеры КПК внушали шанхайским рабочим, что приход Национально-революционной армии приведет к освобождению всех эксплуатируемых. Центральным лозунгом победоносного восстания 21 марта было «Да здравствует Национально-революционная армия! Да здравствует Чан Кайши!». Рабочие упустили из виду, что войска Чана пассивно наблюдали за их восстанием со стороны и не пришли им на помощь. Вечером 22 марта передовые части НРА были восторженно приняты шанхайскими массами. Два дня спустя, в своей корреспонденции один иностранный журналист описал следующую картину: «1800 фабричных рабочих (из них 300 работниц) пришли в штаб генерала Бай Цунси, чтобы передать его солдатам собранные ими подарки. Это были самые различные бытовые вещи». На следующий день по прибытии Чан Кайши в Шанхай состоялся митинг в его честь. Более 50 тысяч рабочих пришли на митинг, на котором ораторы, в основном коммунисты, «превозносили в своих выступлениях Чан Кайши», - невозмутимо комментировал этот журналист.

Все национальные секции Коминтерна одинаково восторженно приветствовали успехи НРА. Складывалось впечатление, что вместе с Чаном в Шанхай вступила чуть ли не сама мировая революция, а Чан был ее знаменосцем. За несколько дней до восстания 21 марта ЦО ЦК КПГ «Роте фане» опубликовал фотографию Чан Кайши с жизнеописанием «бесстрашного лидера Реввоенсовета Гоминдана». 23 марта эту фотографию перепечатала «Юманите» вместе с сообщением о создании «Китайской коммуны» и о новом периоде мировой революции после вступления войск Чана в Шанхай. Такое изображение китайской ситуации компартиями разных стран отражало позицию руководства Коминтерна по китайскому вопросу. Если газета «Правда» до последнего момента защищала идею «союза четырех классов», и если представители Коминтерна снова и снова настаивали на руководстве Гоминдана в этом союзе, то ничего странного нет в том, что иностранные коммунисты воспринимали приход Чана в Шанхай как начало «Китайской Коммуны».

К несчастью, реальность складывалась совсем иначе. Мы уже показали, что стремление любой ценой сохранить «единый фронт четырех классов» сделало КПК заложницей Гоминдана. В Кантоне эта политика позволила генералу Ли Дишэну установить военную диктатуру и разгромить рабочие организации. Одновременно эта политика связала по рукам и ногам массовое движение, заставав его подчиняться буржуазии. Благодаря массовому движению, Национально-революционная армия сумела дойти до Янцзы, и теперь в Шанхае буржуазия почти открыто готовила контрреволюционный переворот, опираясь на эту «революционную армию». КПК тем временем еще свято хранила верность «союзу четырех классов». Это в тот момент, когда реакция уже торжествовала во многих городах, куда пришли войска Чан Кайши.

Чтобы заблаговременно отмыть руки, по указанию Сталина и Бухарина в начале 1927 года в ЦО Коминтерна не прекращались предупреждения о грядущем предательстве китайской национальной буржуазии. Правда, эти предупреждения ограничивались общими словами. В марте эти предупреждения зазвучали снова, но в них сила левых гоминдановцев всегда преувеличивалась и всегда подчеркивалось искреннее намерение Чан Кайши «подчиниться» руководству Гоминдана. Все сообщения о предательствах самого Чан Кайши назывались Коминтерном «ложью и инсинуациями». Однако их количество все возрастало и возрастало, а коминтерновские чиновники продолжали отмалчиваться от жгучих вопросов китайских событий. Это был поистине заговор молчания со стороны Коминтерна по отношению к людям, которых в скором времени ждали жесточайшие испытания.

Просто смешно говорить, что руководство Коминтерна не было осведомлено о событиях, происходивших в этот период. Мы увидим, что буквально через несколько недель вся коминтерновская пресса заклеймит Чан Кайши. И вся информация, скрываемая в течение года от широкой публики, прорвется на ее страницы подобно потопу.

Мы уже ссылались на «Письмо трех» московскому руководству, чтобы доказать, что действия Чана для московской верхушки вовсе не были секретом. Но существуют и другие доказательства. В феврале 1927 года в Кантон прибыла официальная делегация Коминтерна. В течение марта эта делегация проследовала маршрутом армии Чан Кайши на Север. Они прошли через провинцию Цзянси и всю дорогу наблюдали воцарившийся белый террор. Тем не менее, «дорогие гости» остались в живых: подчиненные Чана по его приказу, принимали коминтерновских посланцев весьма тепло. Сами делегаты впоследствии признавали, что куда бы они ни пришли, пока их принимали официальные власти, уличные столкновения прекращались. Делегаты Коминтерна собирали подробные данные: имена жертв, даты и названия мест, где имели место репрессии в отношении рабочих и коммунистов. Везде профсоюзы уже были вынуждены уйти в подполье. В г. Ганчжоу делегаты получили подробную информацию об убийстве рабочего лидера Чэн Цзансеня. Чэн был коммунистом, председателем местного профсоюза и за несколько дней до прибытия делегации был расстрелян по приказу Чан Кайши.

Но делегаты хорошо знали, что КПК официально признает Чан Кайши главным столпом антиимпериалистической борьбы. Делегаты не менее хорошо знали, что за границей все коммунисты верят в романтический образ Чана как «революционного генерала», который, подобно рыцарю без страха и упрека, стремится на Север, чтобы освободить народ. Почему известные лидеры секции Коминтерна не стали торопиться поведать КПК и миру о подлинном положении вещей!? Может быть они не поняли суть увиденного ими? Давайте послушаем, что говорили они сами: «Ганьчжоуские события стали для нас ценным уроком, мы тогда (до апрельского переворота в Шанхае) хорошо понимали, что конфликт китайской буржуазии и рабочего класса обязательно примет форму кровопролития». Послушаем одного из делегатов Э. Браудера: он говорит, что предвидел в Ганьчжоуских событиях «всю картину того глубокого разрыва, который расколол Гоминдан на два непримиримых лагеря». Мало того Браудер признал, что был информирован офицерами НРА о скорых событиях в Шанхае. «Главнокомандующий сейчас молчит - заявил 26 марта генерал Чэн Чиэнь генеральному секретарю компартии США Браудеру - у него нет полной свободы, у него нет полного контроля над завоеванной территорией, но он уже в Шанхае и там он скажет свое слово. Он еще покажет!» Одним словом, делегация Коминтерна тогда точно знала, что раскол в Гоминдане уже произошел. Чан Кайши специально поехал в Шанхай, чтобы разгромить там рабочих, как он сделал это в других местах.

Коминтерн обязан был предостеречь рабочих Китая, но этого сделано не было. Делегация прибыла в г. Цзюцзянь буквально сразу после того, как оттуда уехал Чан. Мы знаем, что незадолго до отъезда Чана там происходили антирабочие погромы. Ситуация была нестабильна, у рабочих оставалось еще много сил. Если бы в этот ключевой момент делегаты от имени Коминтерна предупредили революционные массы, объяснив им, что Чан им не друг, а заклятый враг, мы не знаем, изменило бы это предупреждение дальнейший ход китайской революции, но мы знаем, что этого предупреждения не было.

В свою очередь, коминтерновская пресса сообщала: «Делегация была обрадована тем фактом, что революционная армия везде помогает рабочим и крестьянским массам в их самоорганизации». Лишь после того, как Чан нанес свой страшный удар, тогда и только тогда эти безымянные «реакционные силы» были опознаны: «войска, действовавшие от имени генерала Чан Кайши». «Оказалось», что «по всей провинции Цзианси профсоюзы вынуждены были собираться в тайне, все их помещения захвачены солдатами». Это и было на самом деле «слаженным взаимодействием» между армией и профсоюзами. «Оказалось», что во всей провинции Цжанси «Гоминдан представляет только капиталистов, а рты рабочих и крестьян давно заткнуты».

Мартынов, в прошлом виднейший теоретик крайне правого толка меньшевизма, во время описываемых событий официальный теоретик Коминтерна, в своей статье «Перегруппировка сил китайской революции», опубликованной в коминтерновской прессе 15 марта, написал много утешительных слов. Он заявил, что «левые представляют большинство в Гоминдане... 9 из 10 местных организаций Гоминдана находятся под руководством левых или коммунистов».

Наиболее ловким из всех оказался сам «великий стратег» Иосиф Сталин. 5 апреля на конференции, в которой принимало участие около 3 тысяч партийных кадров, (она проходил в Колонном зале Дворца Советов) он ответил на предупреждение Троцкого и Левой оппозиции:

Текст этой уникальной речи Сталина впоследствии был спрятан от публики. Его не стали публиковать и не включили в сборники сочинений Сталина.