Благодаря развитию микроэлектроники, - пишет немецкий политолог Лоренц Шретер - сформировались новые производственные силы, которые позволяют находить рынки во всем мире с помощью спутниковой связи и новых управленческих и коммуникационных систем. Становится возможным непосредственное сравнение цен и качества продукции, поскольку «...почти повсюду... можно внедрить одинаково высокий уровень технологии и соответственно производить высокоценные продукты». Это ставит под вопрос преимущества, которыми обладали в конкурентной борьбе развитые индустриальные страны. В Китае печатаются немецкие телефонные книги; в Сингапуре - немецкий театральный журнал, который через Карибы доставляется в ФРГ; в Индии переводятся книги, которые через компьютерные сети попадают в другие страны и на другие континенты... «Гибкость массового производства обеспечивается вариативной автоматизированной технологией и новыми технологиями организации и управления, которые к тому же делают возможной реорганизацию процесса извлечения прибыли на уровне, выходящем за рамки отдельных предприятий» (Бишофф). С помощью этих современных технологий можно комбинировать в каждом случае наиболее выгодные с точки зрения издержек национальные зоны размещения производства. И, наконец, можно приспособить продукты к индивидуальным запросам, как это демонстрирует широта предложения в автомобильной индустрии. Бишофф считает системную технологию определяющим признаком, «моментом качественного скачка в новых концепциях рационализации».

Впрочем, существуют разные объяснения причин, приведших к глобализации. По мнению крупнейшего современного немецкого левого политолога и экономиста Карла-Хайнца Рота - это, прежде всего, результат рационализации методов капиталистической эксплуатации, начавшейся вслед за мощной волной пролетарских и студенческих бунтов 60 х – 70 х. Напротив, Шретер, Курц и многие другие политологи и экономисты делают упор на технологические иновации, сделавшие возможной глобализированную форму капитализма. Наконец, существует точка зрения, что основной причиной глобализации стал нефтяной кризис (резкий подъем цен на нефть) 1973 г., погрузивший западную экономику в депрессию и заставивший корпорации и государства искать новые пути рационализации (т.е. усовершенствования методов эксплуатации).

Ясно одно. Глобализация мировой экономики стала свершившимся фактом. Глобальной экономике, основанной на мощных транснациональных корпорациях (ТНК) соответствуют новые гигантские государственные структуры, формирующиеся на наших глазах в рамках континентальных экономических блоков: НАФТА, ЕЭС и Азиатского блока (в который, видимо, войдут страны Юго-Восточной Азии и Дальнего востока). Их формирование неизбежно подразумевает создание новых сверхгосударств, которые должны будут регулировать общественные прцессы и развитие экономики. Таким образом определяется новая угроза усиления континентальных сверхбюрократий, а, может быть, и угроза мирового государства. Трудно даже представить себе размеры бюрократического аппарата и огромные контролирующие возможности этого монстра.

По всему миру распространились сетевые экономические структуры, находящиеся под контролем ТНК. Эпоха конвейеров и гигантских фабрик уходит в прошлое. Современный капитализм разрушает многие гигантские индустриальные комплексы, заменяя их сложными “цепочками эксплуатаци”: сетью отчасти самостоятельных производственных подразделений, предприятий или даже индивидуальных работников. В рамках таких структур практикуется известная автономия участников производственного процесса, через элементы бригадного самоуправления, “кружки качества”, “новую самостоятельность труда” и т.д. Теперь уже во многих случаях сами работники отчасти определяют формы и методы производственного процесса, хотя при этом они же несут убытки, в случае неудачи. Подобные меры направлены на рационализацию процесса извлечения прибыли, т.е. служат интересам крупного капитала, придающего сетевым структурам форму “звезды” (Серджо Болонья), привязывающую их к эксплуататорским центрам концентрации капитала через систему работы по контракту. Эти изменения ведут как к росту самостоятельности работников, так и к их атомизации (так как теперь автономные индивидуальные работники или отдельные производственные подразделения находятся в процессе непрерывной конкурентной борьбы за заказы, получаемые из центра). Представляется, что процесс формирования сетевых структур, особенно тех из них, где используются новейшие технологии - это процесс двойственный (с точки зрения формирования пролетарской автономии) – с одной стороны в этих сетевых структурах уже есть элементы квази-самоуправления, плюс к этому работники в какой-то мере контролируют не только процесс труда но и даже могут, до известной степени, распоряжаться его результатами (хотя, конечно, в реальности сохраняется финансовая зависимость от заказчика). Потенциально все это вместе ведет к интеллектуализации труда, к формированию элементов творческого отношения к труду, а значит к росту автономного потенциала пролетариата, к росту возможности преодалеть отчуждение .

С другой стороны существует громадная, уже подтвердившаяся во многом опастность новых форм интеграции наемного труда капиталом. По сути дела бизнес интегрирует творческий потенциал общества, ставит его стремление освободится от монотонного и отчужденного труда на службу своим интересам. Важно и то обстоятельство, что сетевые структуры ведут к десолидаризации пролетариата, разбитого теперь на тысячи небольших конкурирующих между собой компаний. “Утвердился новый менталитет – пишет Карл-Хайнц Рот. - Мы привыкли с ходу критиковать и осуждать этот новый индивидуализм. Но у него есть и положительные аспекты. В нем скрыто требование суверенного распоряжения своим временем и права на самоуправляемое существование. Конечно же, это новое мировозрение двойственно. Традиционные нормы и структуры распадаются - от семьи до крупных объединений. Этот процесс можно охарактеризовать и такими терминами, как десолидаризация, и возобладание права сильного для осуществления индивидуальных интересов.”

Но отсюда же следует, что капитализм уже не в состоянии в далеко идущей степени удовлетворять материальные потребности работников, и пресловутое "западное общество потребления" основанное на широких трудовых гарантиях и мощной социальной поддержке государством неимущих слоев населения во все большей степени превращается в миф.

Говоря о специфике России необходимо отметить, что новые формы производства характерны, во все возрастающенй степени, для современной российской науки, которая быстро превращается (а, может быть, уже превратилась) в сетевую структуру автономных и самостоятельных ячеек плюс некоторое количество людей, работающих индивидуально. Для большинства это означает отсутствие каких-либо гарантий на будущее, ухудшение условий труда. (Важно отметить, что при этом вся система функционирует главным образом на деньги западных фондов, а российское государство практически отказалось от ее финансирования. В этом крайняя уязвимость современной российской науки, которая, по существу, может быть в любой момент уничтожена волевым решением госдепартамента США). Однако ничего не известно о попытках сопротивления и самоорганизации в этой отрасли.

Большая часть российской обработывающей промышленности обречена на исчезновение или уже исчезла. Причины этого явления подробно изложены в тексте коллектива МПСТ "Российский капитализм в условиях глобальной экономики". Большинство пролетариата, лишившись работы на крупных предприятиях обрабатывающей промышленности, вынуждена теперь перебиваться случайными заработками в таких отраслях как розничная торговля, строительство в крупных городах (прежде всего в Москве), челночный бизнес (поездки за границу и перепродажа товаров широкого потребления в России) и т.д. Они представляют из себя пауперизированную массу, лишенную каких-либо трудовых и социальных гарантий со стороны бизнеса и государства. И в этой среде незаметны серьезные проявления социального протеста.

Только там, где сохранились острова крупной индустрии, на тех предприятиях, где имеются большие задолженности по выплате зарплаты и где, тем не менее, еще функционирует производство, случаются стачки. Только здесь пока можно обнаружить небольшие очаги сопротивления. Однако в подавляющем большинстве случаев эти стачки организованны авторитарно и за ними стоят официальные вертикальные профсоюзы и ленинистские партии. Кроме того, очень часто недовольство рабочих используется враждующими мафиозными группировками, борющимися за контроль над предприятием (как на Выборгском ЦБК, в городе Березовский (Кузбас) и т.д.). Именно верхушечные структуры составили 99% участников "съезда трудовых коллективов", организованного стачкомом Выборгского ЦБК, такую же картину можно наблюдать практически на всех “рабочих конференциях”. Но случаются (хотя и крайне редко) стачки, организованные суверенными общими собраниями: примеры – стачка на ЯМЗ (Ясногорский машиностроительный завод), стачка московских строителей весной 1999 г. Обычно, почва для таких выступлений имеется там, где трудовой коллектив состоит из работников высокой квалификации и где сохраняются человеческие отношения между работниками. Последнее возможно, например, в том случае, если речь идет о небольшом городе или рабочем поселке, где люди знают друг друга с детства (или, по крайней мере, долгое время) и где взаимовыручка и солидарность - не пустые слова. (Следует отметить, что громадный ущерб автономной самоорганизации работников наносят ленинистские партии, от крупных сталинистских группировок до мелких троцкистских сект. Они стремятся расслаивать движение, выделяя из него лидеров и пытаясь инкорпорировать их в свои партийные структуры. Ленинисты способствуют росту в рабочем движении коррупции и авторитарных настроений.)

Внешняя задолженность в 150 миллиардов долларов (при бюджете государства в 25-30 миллиардов) обуславливает чрезвычайно узкие рамки российской политики. Условия МВФ и других международных финансовых организаций, от которых российское правительство тотально зависимо, нацелены прежде всего на обеспечение стабильности российской валюты (с тем, что бы Россия была в состоянии выплатить проценты по внешнему долгу и так же, для того, чтоб некоторые ее товары не могли конкурировать на мировом рынке с товарами ТНК) и исправное функционирование нефтяных и газовых предприятий (остова российской экономики), так как именно западные страны являются потребителями их продукции и именно западные концерны инвестируют в эти корпорации немалые средства (кроме того, эти нефтяные и газовые монополии дают львиную долю налоговых поступлений в российский бюджет). Гигантский пылесос МВФ, нацеленный на вымывание денег из российской экономики, естественно не учитывает возможные социальные последствия такой политики. А между тем, требование "твердого рубля” автоматически ведет к политике, нацеленной на сокращение спроса, а значит и государственных расходов, к демонтажу некомерческого сектора экономики. Значит, закрытие убыточных предприятий, являющихся получателями государственных кредитов и комерциализация медицины, образования, системы коммунальных услуг становятся неизбежными. Неолиберальные реформы в экономике неизбежно предполагают быстрое сокращение нескольких миллионов рабочих мест, резкое удорожание коммунальных услуг и т.д. Поэтому серьезные протестные выступления могут стать реальностью. В отдельных регионах могут возникнуть зоны социального напряжения и это актуализирует попытки создания пролетарских сетей сопротивления. Однако следует учитывать, что и власти прекрасно осознают угрозу, потенциально исходящую от обездоленных слоев населения. В этом одна из причин централизации властной вертикали, раздувания национализма и военных действий в Чечне. Нечто подобное наблюдалось практически во всех странах, проводивших аналогичные реформы: от пиночетовской Чили до течеровской Англии. Например, при Течер, были существенно ослаблены в пользу центральной власти муниципальные органы и был усилен репрессивный аппарат. Невольно напрашиваются и другие аналогии путинской политики с политикой кабинета Течер, который, стремясь смягчить и ослабить социальное сопротивление реформам спровоцировал фолкледский кризис и войну с Аргентиной, заработав при этом очки на патриотической истерике и великодержавном шовинизме.

Так, в соответствии с традиционными представлениями анархо-синдикалистов и марксистов, именно крупная фабрика должна была стать (и зачастую становилась) центром антикапиталистической борьбы. Культурные ассоциации, кооперативы работников и иные структуры самоуправляемой жизни, "наростали" на синдикатах - фабричных профсоюзах. Но сегодня большая часть крупной промышленности обречена на исчезновение (в этом, кстати, одна из причин колапса российской крупной промышленности: в большинстве случаев гигантские идустриальные комплексы попросту не выдерживают конкуренции с более современными, более гибкими и требующими меньших затрат сетевыми агломерациями). Сейчас вообще модно рассматривать современный капитализм как, своего рода, компьютеризированную рассеянную мануфактуру, с огромной массой достаточно автономных в вопросах производства "ремесленников", которые, в тоже время, эксплоатируются центрами концентрации капитала и, сверх того, вынуждены конкурировать друг с другом за получение заказов центра. При этом сохраняются и достаточно крупные индустриальные центры с высокоавтоматизированным дорогостоящим оборудованием и квалифицированной рабочей силой. Но даже там можно наблюдать формирование сетевых структур (автономные бригады, кружки качества, конкурирующие между собой производственные подразделения и т.д.).

Что до сетевых групп и их агломераций, то здесь необходимы какие-то новые формы борьбы. Поэтому внимание должно быть, прежде всего, обращено на небольшие группы, созданные самими работниками на основе неформальных связей и вовлеченные в различные формы вязкого подспудного сопротивления эксплуатации (начиная с сотрудничества в деле сокрытия от начальства той или иной информации и кончая организованными актами саботажа – как это произошло в 1999 году на одной московской фирме, где работники разрушили новейшую японскую систему контроля над рабочим временем стоимостью в 4 миллиона долларов). С другой стороны в нынешней ситуации, когда миллиарды людей во всем мире вовлечены в самостоятельную трудовую деятельность под контролем ТНК (начиная от самостоятельной обработки земли или мелкой розничной торговли и кончая индивидуальной научной работой "на гранты") и подвергаются тяжелой эксплуатации со стороны центров концентрации капитала, которые они обслуживают, среди этой категории работников будут складываться, а кое-где в мире уже складываются, новые формы сопротивления, начиная от коллективных захватов земли и жилья и кончая созданием потребительских и производственных кооперативов c тем, чтобы противостоять ценовому диктату крупных компаний (например MST – движение безземельных крестьян в Бразилии).

Те, кто наблюдал крупные стачки или участвовал в них, знает, что в роли их инициаторов (в самом лучшем случае, когда стачка не контролируется вертикальными бюрократическими профструктурами) выступает небольшое неформальное ядро, сложившееся именно в ходе подспудного сопротивления эксплуатации. В начале XX века, в эпоху, когда капитализм еще не окончательно разрушил общинный или ремесленно-цеховой менталитет трудящегося населения, эти солидарные элементы доиндустриальной культуры оказывали несомненное влияние на работников и способствовали развитию совместных автономных действий. Но в условиях современного капиталистического общества большинство работников представляет собой атомизированную массу. Конечно, эта атомизация может и должна быть преодалена в ходе ассамблеарных стачек, организованных на основе прямой демократии суверенными общими собраниями, когда возникает новое коммуникационное пространство. И все же инициаторами "диких" стачек всегда становятся небольшие группы работников, между которыми уже сложилось определенное взаимное доверие и наладилось общение. В результате возникает своего рода разрыв между динамичным меньшинством, способным к коллективным действиям, и атомизированным большинством.

С одной стороны так бывает всегда и, в конце концов, большинство бастующих работников учиться самоуправлению в ходе ассамблеарно организованной борьбы. С другой стороны, в ходе больших стачек велика опасность выстраивания новой иерархии и преследования неформальным ядром своих собственных интересов, отличных от интересов других членов трудового коллектива. Не исключено, что большое либертарное движение станет по настоящему возможно только тогда, когда все общество будет буквально "оплетено" сетью маленьких групп сопротивления, действующих на производстве, в научной лаборатории, в университете, в жилых кварталах – сетью неформальных ядер, связанных между собой в федеративную сеть. Ярким примером такого рода активности может служить борьба самоорганизованных групп работников в огромном промышленном районе Фаридобад-Дели (Индия), входящих в ультралевое объединение “Комьюнист Кранти”. Эта неформальная сеть, действующая на 50 предприятиях региона, широко применяет такие методы борьбы, как замедление темпов работы, саботаж тех или иных требований менеджемента, вывод из строя оборудования, широкое оповещение трудящихся региона о положении на различных фабриках. Интересно, что ситуация в регионе Дели-Фаридобад все сильнее напоминает российскую: там широко распространено такое явление, как невыплата зарплат. Поэтому работниками часто выдвигаются требования ликвидации задолженности.

Старые представления революционных синдикалистов, базировавшиеся на триаде - страна, отрасль, крупная фабрика – потеряли смысл в условиях экономики глобальных сетей. Теперь нужно говорить скорее на уровне принадлежности тех или иных групп работников к одной и той же ТНК, хотя бы они находились в разных частях света, об участниках научных и производственных проектов, связанных современными средствами коммуникации в единую систему эксплуатации, а с другой стороны нужно говорить о локальных проблемах квартала, микрорайона, о местном самоуправлении с тем чтобы по выражению итальянского левого политолога Марко Ревелли "поставить местное измерение впереди национального, а конкретность малых размеров впереди универсальных масштабов политики".

В условиях глобализации резко возрастает необходимость формирования международной сети сопротивления, способной противодействовать в разных странах и регионах планеты одной и той же ТНК или какой-либо иной междунардной экономической либо политической сверхструктуре. В ситуации, когда предприниматель оказывается в состоянии перебросить капитал с одного континента на другой, а развитие государств приводит к появлению элементов мирового правительства (в лице той же самой Большой Семерки), усилия по формированию такой сети сопротивления приобретают особое значение. Примеры такого взаимодействия демонстрируют сегодня некоторые группы, входящие в анархо-синдикалистский интернационал МАТ (IWA), проводя совместные международные компании против различных фирм (в Испании и во Франции), использующих особенно тяжелые и унизительные для работников формы эксплуатации. Возможно, будущее за децентрализованными структурами сопротивления на базе небольших тесно спаянных местных коллективов, способных как к локальным действиям по конкретному поводу, так и к широкой международной компании, благо, современные средства коммуникации позволяют координировать усилия не только транснациональному капиталу. Но для того, чтобы деятельность таких коллективов была эффективной, необходима не только правильная форма организации, но и ясное осознание этими коллективами либертарной перспективы, по ту сторону частной собственности, рынка и государственности.